Слуга замер на месте и впервые за все время знакомства поднял на Трой глаза — белесые, почти бесцветные, они странно сверкали из-под выцветших ресниц.
— Я как раз случайно выглянула в окно, понимаете ли, — объяснила Трой. «И чего это он, черт возьми, испугался, чего ему бояться?»
Найджел еще несколько секунд постоял без движения, словно истукан, а затем выговорил:
— Вот как? — И опять направился к выходу. Затем, словно заправский актер, выдержав шекспировскую паузу, добавил: — Как неожиданно. — И вышел.
Причина этого замешательства и удивления лакея стала ясна Трой чуть позже, когда она спустилась вниз к завтраку.
Там, за окном, на скупом зимнем солнце блистали значительные изменения, произошедшие в окружающем мире под влиянием «не очень сильно» навалившего снега. Торфяные болота превратились в фантастические бело-голубые горно-складчатые арки гигантского размера, деревья за ночь с угодливой готовностью подставили плечи под наградные эполеты Королевы Зимы, и вообще все внешнее пространство, усеянное теперь снегоуборочными тракторами, выглядело каким-то безумно упрощенным по сравнению со вчерашним разнообразием видов и сцен. Будто одноцветное покрывало накинули на всю природу.
Завтрак в «Алебардах» подавался в западном крыле. Как раз из этой утренней столовой вел узкий коридор в библиотеку. Последняя, собственно, представляла собой своего рода «фонарный» флигель, откуда открывался обзор на три стороны света.
Трой решила лишний раз взглянуть на свою работу. Войдя в библиотеку, несколько минут она хмуро, закусив большой палец, созерцала холст, а потом перевела наметанный глаз на основной двор усадьбы за окном. В дальнем его тупике, уже заваленный снегом, стоял какой-то четырехугольный объект. Художнице не составило труда опознать его: трафаретная надпись на боку еще не совсем исчезла под белой «маскировкой».
Вокруг него, точно так же как ночью, суетились Найджел с Винсентом — сгребали снег полными тачками и разравнивали его вокруг странного предмета линиями наподобие ступеней. Чтобы получалось идеально ровно, в основания этих ступеней были заложены деревянные дощечки и блоки. Некоторое время Трой наблюдала за этим процессом, а затем отправилась к столу.
Там в одиночестве у окна уже стоял Хилари и медленно смаковал кашу из пиалы.
— Привет, привет! — воскликнул он, заметив свою гостью. — Видали, как кипит работа? Не правда ли, мало что на свете способно так захватить воображение, как творческий процесс в самом разгаре. Какое он мне доставляет удовольствие, вы и представить себе не можете.
— А что они там творят?
— Реплику гробницы моего прапрапра-сколько-то-там-раз-дедушки. Я снабдил Найджела пухлым альбомом ее фотографий, и кроме того, он, конечно, многократно видел оригинал в нашей приходской церкви. Заметьте, это его собственная инициатива, и меня она несказанно радует. Думаю, такое занятие — почище, чем лепить восковые фигуры. Из ящика получится траурный постамент, а сверху поместится лежащая фигура в полный рост. Чертовски мило со стороны Найджела, что он за это взялся.
— Я видела, как они тащили этот «постамент» вокруг дома — почему-то среди ночи.
— Очевидно, Найджел ощутил внезапный порыв вдохновения и заставил Винсента восстать ото сна, чтобы помочь. Знаете, крышку ящика к сегодняшнему утру так живописно запорошил снег… Как же все-таки здóрово, что к Найджелу вернулись творческие способности — спустя столько-то лет! Не желаете ли возрадоваться этому вместе со мною, вкусив притом немного кеджери
[84] или чего хотите? Нет, все-таки одно из лучших ощущений на свете — с энтузиазмом что-то предвкушать, правда?
Тут в столовую вошли Форрестеры — само воплощение того духа фальшивой «домашности», какой так часто встречается в загородных усадьбах. Полковник, естественно, тоже оказался восхищен инициативой Найджела и разглагольствовал о ней до тех пор, пока каша у него в пиале не застыла, покрывшись коркой. Только тут жена прервала его язвительной репликой, обращенной к Хилари:
— Остается надеяться, что такие вещи отвлекают их от чего похуже.
Интересно, что пожилая леди на самом деле думает об этих нетривиальных экспериментах хозяина усадьбы с эмансипацией убийц? Хотела бы Трой это знать.
— Крессида с дядей Бертом, — невпопад произнес Билл-Тасман, не поведя и бровью, — приезжают сегодня поездом в три тридцать в Даунлоу. Хорошо бы мне съездить их встретить… если только, разумеется, я не понадоблюсь в это время в библиотеке.
— Если мы сможем позаниматься утром сразу после завтрака, то не понадобитесь, — отозвалась художница.
— Освещение-то переменилось, да? Из-за снега.
— Надо полагать. Увидим, когда начнем работать.
— А что за портреты вы рисуете? Какие они? — резко спросила вдруг миссис Форрестер.
— Очень хорошие, высшего сорта, — перехватил реплику ее племянник, тоже не без язвительности в голосе. — Вы находитесь в весьма изысканном и талантливом обществе, тетя Колумбина.
Художница чуть не рассмеялась, ибо в ответ на это миссис Форрестер состроила забавную гримасу, долго не «снимала» ее с лица, а затем подмигнула молодой женщине.
— Ну надо же! Кто бы мог подумать, — сказала она наконец.
— Так и есть, — насупился Хилари, не принимая шутки.
Трой заметила:
— Наверное, нет смысла спрашивать, как я пишу картины, у меня никогда не получалось объяснить словами суть своей работы. Даже если вы припрете меня к стенке, то и тогда кроме бессмыслицы и пустозвонства из меня ничего не вытянешь. — И добавила, покрывшись (к собственному удивлению) краской стыда, словно школьница: — Каждый пишет как дышит.
Повисла довольно длинная пауза, после чего Хилари подал голос:
— И за это вам огромное спасибо.
— Ну, что ж, — миссис Форрестер решила сыграть в унисон с Трой, — а мы что увидим, то увидим.
Хозяин дома фыркнул.
— В свое время я тоже немного рисовал. Несколько акварелей, — вставил полковник. — Еще в Итоне. Не слишком удачно получилось, но по крайней мере я их закончил, все до единой.
— Уже хорошо, — обронила его жена, и Трой согласилась, что это — совершенно точное и справедливое замечание.
Так, в молчании, прерываемом краткими вспышками беседы, прошла оставшаяся часть завтрака, и все уже собирались вставать из-за стола, когда вошел Катберт и склонился перед стулом Хилари в той манере, в какой можно угадать сразу его прежнюю профессию метрдотеля.
— Да, Катберт, — спросил хозяин, — что вам?
— Я насчет омелы, сэр. Ее привезут в три тридцать. Курьер спрашивает, сможет ли кто-нибудь забрать ее со станции.
