— Хорошо, я заберу. Омела — это для ветки поцелуев. Скажите Винсенту, пусть держит все что нужно наготове, хорошо, Катберт?
— Конечно, сэр.
— Отлично.
Хилари с бодрым видом потер руки и жестом предложил Трой возобновить художественные «бдения». По окончании же их все вышли во двор — понаблюдать, как там выходит скульптурная композиция у Найджела.
Оказалось, дело значительно продвинулось. Лежащая фигура одного из Билл-Тасманов — гордости и украшения XVII века — потихоньку приобретала узнаваемые формы. Гибкие кисти рук лакея в теплых рукавицах работали быстро и споро. Со звоном нашлепывал он на ящик пригоршню за пригоршней снег и ловко придавал им нужные формы деревянною лопаткой, видимо, взятой с кухни (подумала Трой). В том, как он погрузился в работу — с головой, всем своим существом, — было что-то фанатическое. На подошедших зевак Найджел даже не взглянул. Шлеп-шлеп, вжик-вжик.
Здесь же — впервые в жизни — Трой повстречалась с поваром Уилфредом — Кискоманом. Он как раз вышел за порог в своем рабочем колпаке, клетчатых брюках и уже почему-то заснеженном фартуке. Пальто было наброшено на его плечи с продуманной небрежностью. В руках у него помещался гигантский ковш — в общем, кухонных дел мастер выглядел, по впечатлению Трой, словно картинка из колоды «Счастливые семьи»
[85]. В свете этого сравнения он выглядел весьма комично: круглое лицо, большие глаза, широкая линия губ…
Завидев Трой и Хилари, повар расплылся в улыбке и поднес пухлую ладонь к накрахмаленному колпаку.
— Добрейшего вам утра, сэр, — произнес Кискоман. — Добрейшего вам утра, дорогие дамы.
— Доброго-доброго, Уилфред, — отозвался Хилари. — Хотите протянуть во льдах руку помощи, испачканную в шоколадной глазури?
Кискоман как-то чересчур громко рассмеялся в ответ на эту шуточку, составленную с легкой потугой на изящество.
— О нет, сэр, конечно же, нет, сэр. Я бы никогда не осмелился протянуть такую руку. Разве что наш настоящий художник наполнит своим вдохновением мой скромный ковш.
Найджел, который был только что столь лестно, хоть и косвенно, упомянут поваром, в ответ только потряс головой, ни на секунду не отрываясь от работы.
— В вашем ведомстве все благополучно? — поинтересовался Хилари.
— Да, сэр, благодарю вас. Мы вполне справляемся. Этот парень из Даунлоу — мальчик на побегушках — оказался весьма даровитым экземпляром.
— Да? Ну, хорошо, хорошо, — какой-то слишком быстрой скороговоркой (или Трой так показалось?) ответил Хилари. — А что там насчет пирога с мясом?
— Будет готов во всей красе — ешь да нахваливай — сразу после вечернего чая, к вашим услугам, сэр! — жизнерадостно отрапортовал Кискоман.
— Если он окажется на той же высоте, что прочие ваши блюда, какие нам довелось отведать, то это, несомненно, будет пирог века, — решила вставить Трой.
И трудно по внешнему виду было распознать, кто больше обрадовался такому комплименту — его адресат или сам Хилари.
Тем временем из-за угла западной части усадьбы показался Винсент — с еще одной ручной тележкой, полной снега. Только теперь художница смогла разглядеть его вблизи: смуглолицый тощий человечек с выражением муки в глазах. Он, в свою очередь, покосился на Трой, вывалил на землю то, что прикатил, и отправился за следующей порцией. Кискоман еще раз улыбнулся, заметил, что выглянул во двор лишь на одну секундочку, одарил всех присутствующих сладчайшей — с ямочками на щеках — улыбкой и скрылся за дверью.
Еще чуть погодя на улицу вышел Катберт и громогласно объявил, что подан обед.
II
Крессида Тоттенхэм оказалась, что называется, «шикарной блондинкой», очень элегантной. То есть настолько элегантной, что ее природная красота, как ни парадоксально, производила впечатление чего-то неестественного, вторичного, органически не совсем присущего своей «носительнице» — так сказать, некоего дополнительного бонуса к лоску. Голова ее венчалась собольей шапочкой, шея — обрамлена собольим мехом, и вся она с головы до ног была укутана в соболя, от рукавов до туфелек. Когда же слуги освободили ее от верхних одежд, оказалось, что под ними — простота и небрежность по самой дорогой лондонской моде, и в эту небрежность девушка скорее даже не одета, а обернута наподобие подарочной упаковки.
Линии ее глаз и губ стремились куда-то наискосок, и даже голову она держала как-то немного набок.
В манерах Крессида показала себя очень спокойной и сдержанной, нисколько не словоохотливой и уж никак не развязной, а если и открывала рот, чтоб высказать какое-нибудь суждение, то неизменно прибавляла через каждое слово: «понимаете ли», «знаете ли», «ладно?» или «если угодно». В общем — отнюдь не героиня романа Трой, то есть, правильнее сказать, не героиня кисти Трой. И это обстоятельство грозило вылиться в некоторую неловкость, ибо Хилари поминутно бросал на художницу вопросительные взгляды: как вам, мол, моя невеста?
А вот к мистеру Берту Смиту Трой прониклась симпатией: невысокий мужчина с дерзким, даже нахальным выражением лица, живым умным взглядом и старомодно обаятельным акцентом кокни сразу же завладел ее воображением. Одет он был тщательно и изысканно, в подчеркнуто деревенском стиле. На вид лет семидесяти, но отменного здоровья, как показалось художнице.
Примечательно прошла встреча между вновь прибывшими и Форрестерами. Полковник приветствовал мисс Тоттенхэм с выражением робкого обожания и называл ее не иначе как «Кресси, дорогая». Трой уловила в этом отчетливую интонацию классического «доброго дядюшки», однако, кажется, приправленную какой-то смутной тревогой. Мистера Смита старый вояка тоже приветствовал сердечно — до известной степени. Во всяком случае, он пожал ему руку несколько развязно и несколько раз повторил, разражаясь жизнерадостным смехом после каждого слова:
— Здравствуйте-здравствуйте, приветствую. Как поживаете, старина, дорогой?
— А-а, полковник, полковник, дорогой мой, как ваши дела? — с не меньшей живостью отвечал мистер Смит. — Выглядите расчудесно. Абсолютно без дураков — расчудесно, и точка. И что это я такое все последнее время слышал, будто вы стали расхаживать одетый словно добрый король как-бишь-его-там?..
[86] Да еще и с вот этими-то усами! Взгляните-ка на эти усы! — Мистер Смит развернулся к миссис Форрестер и оглушительно возопил: — Чтоб мне провалиться! Что это ему вздумалось? В его-то возрасте! Усы!
— Глухой у нас мой муж, а не я, Смит, — заметила старая леди. — Вы опять все перепутали.
