— Понятненько. Так и будем коротать дни.
— Не трусьте. Этим займется Юля, — взмахнула холеной рукой теща. — Но разумеется, всю процедуру нужно делать с голой попой.
— Чьей, извините, голой попой?
Перед глазами Степы вмиг предстала жена, обнаженная ниже пояса.
Нина воззрилась на него, как на слабоумного.
— Попа — Ярослава. Я-ро-сла-ва. Так! Я надеюсь, вы даете попке ребенка подышать?
— Э-э… До сих пор Яся прекрасно дышал носом и ртом, — неловко пошутил Степа.
— Мон шер ами, у меня лимит глупостей на сегодня исчерпан. — Теща поджала красный рот. — Скажите мне без увиливаний: вы голопопите?
— Какое замечательное слово! Голопопим ли мы? — засмеялся Степа. — Кстати, пряники! Попробуйте пряники — свежие, очень вкусные, ага.
Нина не дала сбить себя с толку.
— Слово ужасное, но ему трудно найти замену. Итак, — она вперила в Степу испытующий взгляд, — вы голопопите?
Степа, впервые услышавший глагол «голопопить», недоуменно развел руками.
— Так я и знала! Выходит, Юля меня обманывала! — трагически воскликнула Нина Яковлевна.
— Нет-нет! Наверняка они с Ясей голопопят, угу, голопопят день-деньской, оба, как только я ухожу на работу, — попытался исправить промашку Степа. — Я просто не в курсе. А хотите… Хотите, я прямо сейчас начну?
Теща на секунду изумилась, пока не увидела, что Степан имел в виду все же не себя, а сына.
— Свободу попе! Свободу попе! Это же такая славная, розовая попа, она тоже, тоже хочет дышать полной грудью, — говорил Степа, стаскивая с Яси штаны и подгузник. Яся недовольно повякивал.
И вот ненужные покровы были сброшены на пол, а на руках у Степы остался свободный голопоп.
— Наконец-то, да, Яся? — благодушно сказала Нина. — Давно было пора. Вы посмотрите, какой довольный ребенок!
Яся и вправду довольно вертел головой по сторонам. Ему всегда нравилось озирать окрестности с высоты положения «на ручках». Нина потянулась к нему, и Яся, завороженный сверканием циркония, потянулся ручонками к ее руке. Степа сделал шаг ближе, и тут…
— Ай! — вскрикнула Нина, а Степа увидел, как от младенца выстрелила дугой тонкая струйка.
Все, что успел Степан, — повернуться вместе с Ярославом влево. Вместе с этим поворотом Ясин фонтанчик прочертил в воздухе кривую, пролившуюся на пол и на обеденный стол. Последний отрезок мокрой кривой соединил две чашки с чаем и миску с пряниками.
— Сте-опа! О-о-о! Это ж надо было додуматься — взять младенца без подгузника на руки! Вы б его еще к люстре подняли!
Степа сконфуженно и многословно извинялся. Нина замывала у раковины край своей блузки, помеченной голопопом.
— А ты хулиган, ты опасный, — грозила пальцем внуку Нина.
Степа между тем отправился за тряпкой.
— Добрый ве… — Дверь открылась, и из сеней вошла Юля. Вошла и замерла, увидев мать.
За одну секунду на ее лице пронеслись удивление, разочарование и безнадежная готовность к предстоящему скандалу.
— У-у-у, вот мой Воробей-глупыш! — театрально простерла мать руки к Юле. — Ты в порядке, маленькая? Сильно болит?
Юля удивилась еще сильней и приоткрыла рот, но не успела она произнести ни слова, как из ванной вылетел Степа с половой тряпкой и ринулся к ней.
— Юля! — воскликнул он с таким пылом, будто не видел жену полгода. — Ну как ты? Как ты сходила к хирургу? — спрашивал Степа, сигналя ей глазами.
— Я-а-а… я так, да, сходила, — постепенно включилась Юля.
— А мы без тебя скучали. Тосковали. Угу, угу. Но не мог же я тебя, это, не отпустить! Как твой нарыв? Тебе вскрыли нарыв?
— Да, да, вскрыли, — закивала Юля и с облегчением сказала матери: — Как хорошо, что меня Степа отпустил!
— Еще бы! Ма повре фий! — Нина сделала брови домиком. — Иди ко мне, покажи. Сейчас болит?
Юля схватилась рукой за плечо, будто прикрывая больное место, но Степа вмешался вовремя:
— Нарыв на ноге — это ж! Ух! Как неудобно, когда нарыв на ноге!
Юля мигом опустила взгляд вниз. Из-под джинсов выглядывали две маленьких и вполне здоровых на вид босых ступни. Левая ступня нервно дернулась. Все посмотрели туда же, куда Юля.
— Но хотя бы не на пятке! — нашелся Степа. — Ведь у тебя нарыв был выше… ну да, ага. Где он там? На бедре! На бедре, правда?
— Именно, — мрачно ответила Юля.
— Ты еще говорила, что больно сидеть. Да! — сказал Степа, смакуя свою крохотную месть. Его раздражало, что Юля не может набраться смелости и попросить мать помочь им с Ясей.
Юля непонимающе прищурилась. Степа развернул ее спиной и затыкал пальцем в левую ногу чуть ниже попы.
— На бедре сзади нарыв, ага! Поэтому только стоя! — весело объяснял Степа, обращаясь к теще.
— Ой! — запоздало ойкнула Юля.
— Что?
— Осторожно, — отвела его руку Юля. — Там еще болит… под повязкой.
Степа отодвинул Ясю, с интересом возившего ладошками по луже на полу, и вытер ее тряпкой. Затем, немного подумав, вытер Ясины ручки о свою рубашку и на этом счел свою миссию выполненной. Тем временем Нина воскликнула:
— Но почему ты не позвонила мне, не сказала? Я бы примчалась!
Юля неопределенно покачала головой.
— Мм… А ты могла бы посидеть с Ясей?
Она взяла сына на руки. Веселый голопоп тут же дернул ее за каштановую прядь.
— Сидеть? Хочешь сделать из своей матери наседку? — вспыхнула Нина Яковлевна. — Когда у меня такой кавардак?! Если бы ты звонила мне чаще, ты бы знала. Что ни день, то зачет, экзамен, эти бесконечные стопки рефератов, а еще дипломники! Про гадюшник на кафедре я промолчу. Я к вам сейчас еле вырвалась!
Юля вздохнула и прислонилась к буфету.
— Я понимаю… Мы думали, знаешь… может быть, уже взять няню?
В присутствии матери голос Юли становился тоньше, будто она из взрослой женщины превращалась в девочку десяти лет.
— Импосибль! — фыркнула Нина.
— Почему же, извините, импосибль? — влез Степа.
— Потому что, извините, аржан! — Нина потерла пальцы в щепотке. — Няня, этот атрибут красивой жизни вам не по карману. Если только у тебя не обнаружился дальний родственник, жаждущий передать свои миллионы.
— Нет! — в один голос ответили Степа с женой.
Яся захотел слезть с рук, и Юля отпустила его. Она потерла морщинку между бровей.
— Я подумала, если я выйду на работу… — сказала Юля.
— Ха-ха! Я же знаю, какая у тебя зарплата в музее. Ты ее всю будешь отдавать няне! Ах ты мой глупыш, Воробей-глупыш! — Нина прижала к своей объемистой груди голову дочери. — Бросать Ясечку, наше сокровище, — ради чего?
