— Ну вот, наконец-то подыскали то, что надо! — сказал босоногий сержант.
— Как тюрьма, — пробасил красноармеец с перевязанной головой. — И окно точь-в-точь тюремное.
Впрочем, это и окном даже нельзя было назвать. Просто квадратная дыра под потолком. Вероятно, ее прорубили для вентиляции. И все же Сократилин рассмотрел в углу кучу антрацита, совковую лопату и метлу с ломом. Он взял лом, покидал с руки на руку.
— А ведь эта штучка может пригодиться?
Сержант помахал ломом, сказал «да» и передал соседу. Тот тоже помахал ломом. Смуглый горбоносый красноармеец схватил лом, размахнулся, и, если бы Сократилин не перехватил его руку, он бы запустил ломом в дверь.
— Ты что — дурак или сроду так?
Красноармеец озлобился:
— А ты кто такой, чтоб мне указывать?! Плевал я на твои ордена и регалии! — Он грязно выругался, сорвал с котла манометр и вдребезги разбил о цементный пол.
— И откуда такие психи берутся? — спросил Сократилин сержанта.
— Да это же Ричард Левцов, — сказал сержант таким тоном, что Богдану без дальнейших слов стало ясно, что это за птица Ричард Левцов.
Сержант посмотрел на свои грязные ноги, потом на Сократилина и грустно улыбнулся:
— Эх, закурить бы, старшина, и тогда б цены нам не было.
Богдан наскреб махорки ровно на две закрутки. Одну порешили выкурить сразу, а другую — потом. Восемь человек. Одна цигарка на восьмерых! К счастью, среди них оказался баптист, которому вера запрещала смолить табак. Худенький, веснушчатый, как галчиное яйцо, боец тоже отказался, заявив, что он некурящий.
— Так ты ж курил, Могилкин, — сказал сержант.
— Да так, баловался.
— Ну, тогда ладно. Это хорошо, что некурящий, — с удовольствием отметил босоногий сержант и стал осторожно пеленать махру в бельевую квитанцию. — Тебя как звать-то? — спросил он Сократилина. — Меня — Никитин. Иван Никитин. А это мое отделение почти что в полном составе, а пятерых где-то потеряли. Наш батальон стоял километрах в двадцати от границы. Потом, как все это началось, мы чего-то ждали. Потом глядим, их танки появились. Я скомандовал своему отделению: «За мной!» — Никитин облизнул самокрутку и неожиданно широко улыбнулся. Его широкое лицо с отвисшей губой от этой улыбки стало уморительно комичным. И Сократилин решил, что Никитин, вероятно, очень хороший человек.
— Ну, а дальше? — спросил Богдан.
Никитин прикурил, глубоко затянулся, закашлялся и кашлял так долго, что выступили слезы.
— А потом? — Никитин передал цигарку Сократилину. — Отходили все лесом, пока в полночь не напоролись на хутор. Отселева версты две. Я уговаривал дальше двигать прямо до своих… Теперь ты это понял, Гармонщиков? Ты же больше всех настаивал переночевать в этом сарае.
— Кто ж знал. А потом у меня очень голова ныла, — отозвался красноармеец с перевязанной головой.
— Утром, — продолжал Никитин, — нагрянули мотоциклисты, окружили сарай и взяли тепленьких. Как это я маху дал, уму непостижимо!
— Хозяин хутора продал, — сквозь зубы процедил Левцов. — И наши командиры тоже хороши. Что они, не знали, что немец чертову уйму войск нагнал? Я все понимаю. Кто меня проведет, тот дня не проживет! А в этой штуке мозга шевелится, не то что в других военных. — Он стащил с головы пилотку и выразительно постучал кулаком по остриженному черепу.
Сократилин пристально посмотрел на Левцова, в его злые зеленые глаза, и понял, что он далеко не дурак, как это ему поначалу показалось.
— Вот что, Левцов, — Никитин грозно сдвинул брови, — говори, да думай, что говоришь. Стыдись, Левцов. Мы попали в такое положение, а ты… В общем, прошу тебя прекратить такие разговоры.
Левцов вскочил, рванул ворот гимнастерки.
— А что ты мне можешь сделать? Я пленный! А ты кто? Тоже пленный. Такой же, как я. И власть твоя кончилась, Никитин. — Он выразительно погрозил пальцем. — Кончилась, товарищ сержант! Еще неизвестно, кто теперь из нас главней. Козыри переменились.
Никитин усмехнулся:
— Это какие же такие козыри?
Левцов прищурился:
— А где твоя красная книжица? Выбросил?
Пленные, равнодушно наблюдавшие за перебранкой, насторожились.
— Ах вот ты о чем! Ну, ну. — Никитин снял пилотку и вытащил из-под подкладки партийный билет, высоко его поднял, показал всем и опять засунул в пилотку. — Ну, а дальше что, Левцов?
Левцов оглянулся и, видя по лицам, что его никто не одобряет, стушевался:
— А я ничего, просто так. Спросил, да и все.
— А козыри?
— Да, да, какие такие козыри переменились? — спросил Гармонщиков.
Левцов попытался отшутиться. Но его не поддержали.
— Ты хочешь меня продать, Левцов? — тихо спросил Никитин.
— Что, я? Тебя продавать?! — закричал Левцов.
— Не ори! — Гармонщиков сгреб Левцова за грудки, прижал к стене. — Ты что имел в виду? Не вертись! Прямо говори!
У Левцова от натуги посинело лицо.
— Да вы что — обалдели? Нельзя же человека казнить за каждое необдуманное слово.
Гармонщиков потянул Левцова на себя, потом ударил его об стену, да так, что у того лязгнули зубы.
— Я тебя задушу, запихаю в котел, в топку и сожгу. Как последнюю падаль. Понятно?
В котельной вдруг стало совсем темно. Как будто дыру заткнули пробкой.
— Эй, русски зольдат, будем здороветь!
— А мы и так здоровы, — откликнулся Могилкин.
— Жрать надо?
Могилкин встал напротив окошка.
— Давай.
— Жри! — крикнул немец, и Могилкин, страшно ругаясь, отскочил от окна, вытирая рукавом лицо. Немец хохотал и поливал котельную, как из шланга. Потом мочился другой, и тоже смеялся, и обзывал пленных свиньями.
Третьему, видимо, было нечем, и тогда он швырнул в котельную камень.
После их ухода все долго молчали.
Первым заговорил красноармеец с хитрым и пронырливым лицом. Сократилин еще раньше заметил, что он все время делал вид, словно к компании пленных не имеет никакого отношения. Там, на площади, старался стоять в сторонке и даже здесь сидел один в углу на куче антрацита…
— Они пошутили. А вообще-то немцы культурный народ.
— Для себя они, может, и культурные. А нас за людей не считают, — сказал Никитин.
«Абсолютно верно, — подумал Сократилин. — И эти киносъемки были подстроены так, чтобы унизить нас».
Левцов словно бы подслушал мысли Сократилина.
— А старшина перед ними выпендривался, когда снимали, даже медаль повесил.
