— С помощью подкалиберного снаряда, — уточнил Богдан.
— Но тогда другое дело. — И Левцов понимающе кивнул головой. О подкалиберном снаряде он услышал впервые. Но ведь непонятное всегда вызывает если уж не страх, то уважение. Коротко пояснив, для чего служат ствол с казенником и затвор с ударным механизмом, Сократилин перешел к практическим занятиям. К явному удовольствию Богдана, «экипаж» проявил не только рвение, но и незаурядные способности. В каких-нибудь полчаса Левцов с Могилкиным научились через канал ствола наводить сорокапятку в цель, заряжать и отдавать команды.
— Оружие готово! — кричал Могилкин.
— Огонь! — отвечал Левцов и лязгал затвором.
Сократилин оказался командиром требовательным, суровым, он гонял свой «экипаж» без отдыха и перекура и довел его действия почти до полнейшего автоматизма. Закончил учение Сократилин словами:
— Тяжело в учении — легко в бою.
Убили не больше двух часов. Покурили. Помолчали. Потом вспомнили свой побег из кочегарки, ребят, которых растеряли, заплутавшись на задворках села. Могилкин с Левцовым заспорили. Один утверждал, что их поймали, другой — обратное. Однако спор был ленивый и кончился тем, что каждый остался при своем мнении.
— А что это у тебя за имя такое — Ричард? Уж очень нерусское, — спросил Сократилин.
— Английское. Королевской династии, — не без гордости ответил Левцов. — Родители дали. Я же по происхождению аристократ. Отец был ученый, а матушка — чистая аристократка из дворян…
— Врешь! — сказал Могилкин. — В кого же ты такой забубенный родился?
Левцов завернул самокрутку с оглоблю, закурил и выпустил дым прямо в рот Могилкину.
— Так вот. До седьмого класса я был настоящим аристократом. С таким дерьмом, как ты, я тогда и не разговаривал. Все мальчишки во дворе нашего дома, по уверению моей матушки, были воры и бандиты. Мне даже смотреть на них запрещали. Я и в школу ходил не так, как все, — меня каждый день отвозили и привозили… А дома учили английской езде на лошади, французскому языку… Тужюр… бонжюр… и прочее… — Левцов выругался и опустил голову.
Сократилин тоже свернул цигарку и, прикуривая от самокрутки Левцова, спросил:
— Ну, а потом?
— Потом батьку свезли на кладбище и поставили ему памятник. И я почувствовал себя свободным гражданином республики. И решил наверстать упущенные веселые детские годы. Ребята нашего двора эту науку проходили постепенно, закаляясь. Я же решил сразу… Перво-наперво плюнул на школу и завел голубей…
Потом Левцов рассказал, как его судили за то, что привязал проволокой к стоявшей грузовой машине пивной ларек.
— Ничего… Все это глупость, телячья глупость. Война все спишет, — мрачно изрек Левцов.
— Конечно… Наверняка спишет!
Вечерело. Небо очистилось, темнело. Облака грудились у горизонта, около заходящего солнца. Высоко-высоко прошло звено немецких бомбардировщиков. В лесу сгущались тени. Ореховый куст на глазах превращался в бесформенную серую кучу. Потянуло сыростью, и сразу стало неприятно и зябко.
— Опять будет туман. Вот увидите, — авторитетно заявил Могилкин.
— Дай-то бог. Чего ж еще желать лучшего. — Богдан затоптал каблуком окурок и сказал, что, пока светло, надо поискать выезд из леса на шоссе.
Искать выезд пошли Сократилин с Левцовым. Могилкин остался в машине. Продрались сквозь густой, мокрый от росы кустарник и попали на заросшую дорогу. Идя по ней, спугнули тетерку с выводком. Тетерка ошалело заметалась.
— Ну что ты шумишь, дура? — спросил ее Левцов. — Не до тебя нам теперь, глупая птица.
Дорога свернула влево и минут через пять вывела их на опушку. Перед ними лежало клеверное поле.
— Здесь будем выезжать, — сказал Сократилин.
До шоссе было не больше километра. Сумерки сгущались, но движение на шоссе не затихало. Бежали машины, тарахтели мотоциклы. Сократилин оставил Левцова наблюдать за дорогой, а сам побежал к танку.
На тихом газу вывел на опушку леса «бэтэшку». Стали ждать, когда стихнет на шоссе движение. «Экипаж» Сократилина приуныл, да и сам он не очень-то радовался. Сократилин больше, чем Могилкин с Левцовым, понимал, что прорваться на танке к своим авантюра из авантюр. На что он рассчитывал? Единственное — на беспечность, глупость врага и русское авось. Больше ни на что!
«А не лучше ли бросить машину — и пешком? Конечно, лучше».
Богдан решил сказать об этом «экипажу» и сказал, но не то, что думал:
— Может быть, вам, братцы, страшно, тогда валяйте пешком!
Левцов стал закуривать. Он старательно и долго крутил цигарку. Глубоко затянулся и смачно сплюнул крошки самосада:
— Все равно! Помирать — так с грохотом!
— Конечно, — поддержал его Могилкин. — Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Из-за стоявшего напротив леса выплывала луна, большая, белая, холодная, как ком снега. Движение на шоссе постепенно затихало. Теперь лишь пробегали машины-одиночки.
— Наверное, уже часов двенадцать? — сказал Сократилин. — Подождем еще часик.
— А как мы определим этот часик? — насмешливо спросил Левцов.
— По месяцу, — сказал Могилкин. — Как только отодвинется от той елки на три кулака, так и тронем.
Стали следить за луной. Могилкин отсчитывал кулаки.
— Готово. Как раз три, — объявил он.
— Что-то очень быстро твой час прошел, — заметил Сократилин, усаживаясь за рычаги.
Затарахтел мотоцикл. Переждали. Теперь Левцов отсчитывал кулаки. Туман, на который они рассчитывали, так и не сгустился. Он повис над землей прозрачной дымкой. Дальше ждать Богдану стало невмоготу:
— Поехали!
Завели мотор, тронулись, и тут справа над лесом взлетела ракета, лопнув, рассыпалась разноцветными брызгами. Сократилин выругался и, газуя на всю железку, погнал «бэтэшку» к дороге.
Километра четыре ехали без приключений. На полном газу проскочили хутор, занятый немцами. Потом их обогнала грузовая машина… Потом впереди на дороге вспыхнул свет фары. Фара угрожающе приближалась. Сократилин, не сбавляя скорости, гнал танк прямо на нее. Свет слепил глаза. Богдан, сжимая рычаги, мчался на фару. И вдруг свет погас. Сократилин увидел на обочине мотоцикл с коляской. Дальше все случилось помимо его воли и желания. Он даже не помнил, как раздавил мотоцикл. Догадался уже после, когда услышал трест, почувствовал толчок, словно его подбросило на ухабе, и сразу же по ушам стеганул ужасный крик… Богдан машинально заглушил мотор.
Немец дико кричал. Могилкин лежал ничком за башней, зажимая пальцами уши. Сократилин подбежал к мотоциклу. Тот, что сидел в коляске, был еще жив. Гусеница проехала ему по ногам. Немец выл не переставая.
Подбежал Левцов.
— Я его сейчас, я его сейчас успокою, — бормотал он, вытаскивая из кармана пистолет. Но пистолет не вытаскивался. — Я его успокою сейчас, как миленького…
