Д. Пучков: Ну, они в Африке повоевали, как мы знаем.
Б. Юлин: И у них были деньги, чтобы учесть весь опыт.
Д. Пучков: Злые нищие буры, у которых пуль было мало, стреляли метко, поэтому пришлось переодеться в хаки, да.
Б. Юлин: Поэтому англичане первыми перешли на стрельбу из закрытой позиции, на маскирующую форму и так далее. Затем то же сделали японцы, которых учили англичане. После войны с японцами это сделали наши. А, например, французы и немцы вступили в войну в форме очень заметного цвета. Например, французская была синей.
Д. Пучков: Отлично.
Б. Юлин: И с артиллерией, которая была обучена вести бой на открытой позиции: видим холм, ставим пушки, а сверху – корректировщика – прямо на холме, потому что стрелять-то удобней.
Д. Пучков: Да. Видно лучше опять-таки.
Б. Юлин: Французы и немцы в последний раз серьезно воевали в 1870 году, тогда это было нормой.
Д. Пучков: Сорок лет назад, да?
Б. Юлин: Да. Короче говоря, подвижки у нас были серьезные. Улучшилась подготовка личного состава, особенно младшего офицерского состава, по сравнению с тем, что было перед Русско-японской войной.
Но, к сожалению, не проводились крупные учения, поэтому маневрировать крупными соединениями русские военные не умели. Не проводились пробные мобилизации – опять денег не хватило. Это как раз входило в 144 миллиона рублей ежегодно, которые было нужно добавить к военному бюджету, в ту часть, которую надо было добавить единовременно и которую никто не смог выделить. Попросту говоря, бабла не было, поэтому, как П. А. Зайончковский писал, у нас были «отличные роты и батальоны, хорошие полки, неплохие дивизии и плохие корпуса и армии». А плохие у нас были армии и фронты. Чем выше уровень, тем меньше у наших офицеров практических навыков того, как и что нужно делать. Все оставалось на тактическом уровне.
Кроме того, не удалось серьезно увеличить нормы боеприпасов ни для полевой артиллерии, ни для стрелкового оружия. В Русско-японскую войну уже не хватало снарядов, хотя боевые действия велись следующим образом: обеим сторонам было сложно подвозить боеприпасы издалека, поэтому после каждого сражения следовало долгое накопление сил, и только потом – новый бой. Ясно было, что в новую войну все будет по-другому, но денег от этого не прибавлялось. Возможности Военного министерства был крайне скромны и росли медленно.
Тем не менее у нас началось перевооружение. Русско-японская война показала, что нам крайне не хватает гаубичной артиллерии, – у японцев ведь были как раз немецкие гаубицы. Что характерно, у немцев были тоже немецкие гаубицы, но намного больше. Поэтому наши устроили международный конкурс, уже не рассчитывая разработать хорошую гаубицу. Устроили международный конкурс, где участвовали и наши заводы. В итоге на вооружение была принята гаубица 122-миллиметровая полевая образца 1909 года, немецкой фирмы Круппа, которая победила в конкурсе. Наши заплатили вознаграждение Круппу, и тут возмутились французы.
Дело в том, что увеличение денег на военные нужды в значительной мере шло не за наш счет. Французы были богаче нас, и они финансировали модернизацию и перевооружение нашей армии. Частично, но финансировали. Получается, они дали нам кредит на перевооружение, а мы взяли и купили гаубицу у немцев, развивая фирму Круппа. Ну куда это годится. Возмущение французов было вполне понятным. Поэтому наши провели повторный конкурс, где победила гаубица образца 1910 года Шнайдер, французская. Ее начали выпускать, но к началу войны выпустили недостаточно, на перевооружение дивизионного звена она не поступила. В дивизиях у нас были только трехдюймовки. Хорошая, обкатанная в Русско-японскую войну модель, себя оправдавшая.
Кстати, у французов в этом плане было так же плохо, как у нас, то есть у них в дивизиях тяжелой артиллерии не было.
Д. Пучков: Трехдюймовка – это 76, да?
Б. Юлин: Да. А у французов – 75. При этом насыщенность была одинакова.
Д. Пучков: Это немного?
Б. Юлин: Ну, у французов на дивизию из 12 батальонов – 36 пушек, у нас на дивизию из 16 батальонов – 48 пушек. Наши пушки с французскими были примерно равноценными: хорошие, скорострельные, – но без тяжелой артиллерии, конечно, непросто. С тяжелой артиллерией хорошо было только у немцев.
Как я уже говорил, на дивизию 16 батальонов, то есть 21 тысячу человек, у нас приходилось 48 скорострельных пушек, а у немцев на 12-батальонную дивизию в 16 тысяч человек – 72 пушки и 18 гаубиц.
Д. Пучков: Неплохо.
Б. Юлин: Разница в огневой мощи составляла где-то 2:1. При этом немцам было чем разрушить полевые укрепления, нам – нечем. У австрийцев, в теории, было не хуже, чем у немцев, но у Австрийской империи имелась ровно та же проблема, что и у Российской, – нехватка денег. Австрия еще сохраняла на вооружении даже скорострельные полевые пушки с бронзовыми стволами.
Д. Пучков: Круто.
Б. Юлин: Даже круче, чем у нас. Хотя вроде бы процветающая европейская монархия.
И снова о перевооружении. С участием небезызвестного адмирала Колчака в России была создана Лига по восстановлению флота, которая собирала деньги по подписке по всей стране, кроме того, получила средства из бюджета и заказала на них корабли по старым проектам, которые были не самыми новыми даже к Русско-японской войне. Так что, по сути, к началу Первой мировой современного флота у нас не было.
Д. Пучков: Толково.
Б. Юлин: У нас было несколько броненосцев: 4 броненосца на Балтике и, по-моему, штук 6 на Черном море. Это были либо модели, актуальные во время Русско-японской войны, либо новейшие – «Павел I» и «Андрей Первозванный», – которые тем не менее оставались броненосцами, в то время как во всех нормальных странах в ходу были линкоры. Мы тоже строили, но к началу войны ни один из них в строй не вошел.
У Англии – 20 линкоров и 9 линейных крейсеров (тоньше броня, больше скорость хода), у Германии – 16 линкоров и 5 линейных крейсеров, у Франции – 4 линкора, у Италии – 6 линкоров. У России – 0 линкоров. Такие дела.
С крейсерами – почти та же картина. В это время современные легкие крейсеры были у Англии и у Германии, а также штучки три – у Австрии и парочка – у Италии. Ни у нас, ни у французов современных крейсеров не было.
Итого, линкоров новых не было, крейсеров новых не было, эсминцев к началу войны – одна штука, «Новик». Прекрасный корабль (построен, кстати, с немецкой помощью), но всего один.
Дальше. Воздухоплавание. Самолетов у нас в армии было, пожалуй, больше, чем у любой другой страны мира, – около 260. Для сравнения: у Франции – 180, у Германии – где-то 250–260.
Д. Пучков: Они тогда не слишком широко использовались, так?
Б. Юлин: Только для разведки и корректировки. Ни бомбардировщиков, ни истребителей. Правда, в России появился бомбардировщик, про который любят с такой помпой рассказывать, – «Илья Муромец».
