Россия и субъективно, и объективно не вписывается ни в одну из этих моделей отношений.
К тому же вставал ключевой вопрос о контроле над российским ядерным оружием. Были ли мы готовы поставить свой ядерный арсенал под контроль США? Ведь во многом из-за этого Франция при де Голле вышла из военной организации НАТО. США тогда поставили перед де Голлем следующий вопрос: «У вас есть ядерный потенциал, но, если мы — союзники по НАТО, он должен быть интегрирован с американским ядерным потенциалом, должна быть создана единая система контроля над ядерным оружием». Таким образом, фактически французы должны были поступиться своим суверенитетом в этой области. Такого де Голль не мог допустить.
Спор вокруг этой темы вызвал острый конфликт, который зашел так далеко, что де Голль выгнал штаб-квартиру НАТО из Парижа в 1963 году, а в 1966 году Франция вышла из военной организации НАТО. Такова была цена суверенитета. Франция, страна с тысячелетней историей, в понимании де Голля должна была быть самостоятельным центром силы. И на том этапе французская элита, воспитанная в духе величия Франции, поддерживала такой подход.
Для нас все эти факторы играли еще бо́льшую роль. У нас в 1991 году не произошло тотальной смены элиты, не произошло замены основ общественного мышления. Мы по-прежнему были и воспринимали себя победителями во Второй мировой войне. У России осталось место в Совете Безопасности ООН. Мы все равно были второй или даже первой, наравне с США, ядерной державой мира. Мы все равно оставались первыми в мире по запасам нефти и газа. Это самоощущение носило глубинный характер и не могло привести к утверждению линии на добровольное подчинение США и Западу в целом.
В итоге добровольного подчинения не получилось. Точнее, оно получилось на очень короткое время, пока Россия была крайне слаба. Как только она стала восстанавливаться, дух зависимости, навязываемый стране козыревыми, стал выветриваться. Чем сильнее становилась экономика, тем более крепла идея российского суверенитета. Окончательно она оформилась к Мюнхенской речи Путина (февраль 2007 год). Благодаря росту цен на нефть страна поднялась, стала одним из четырех «локомотивов» мировой экономики, как ее тогда называли, наряду с Китаем, Индией и Бразилией. Наши темпы роста составляли 6–7 % в год. Именно в эти годы оформляется законченная идея суверенности России, которая находит свое выражение в Мюнхенской речи.
Впрочем, то, что Россия не могла долго идти по пути роста зависимости и подчиненности по отношению к западному миру, стало видно уже к середине 1990-х и по выступлениям Бориса Ельцина. Он все-таки был советским человеком. Он вышел из эпохи, когда СССР вместе с США был одним из двух признанных лидеров мира, был сверхдержавой. Сверхдержавное мышление могло отступить на время, но исчезнуть полностью не могло.
С середины 1990-х начинается новый этап в отношениях с Западом, этап, который отмечен прежде всего решением Ельцина заменить Андрея Козырева на посту главы МИДа. И это не замена на еще одного из членов реформаторской либеральной команды. По принципу «Козырев не справился, возьмем другого, похожего». Нет, Ельцин берет человека, который воплощает в себе классическое державное начало в российской внешней политике — руководителя Службы внешней разведки Евгения Примакова.
Замена Козырева на Примакова была, конечно, серьезным поворотом в подходе российского руководства к внешней политике. Хотя, мне кажется, Ельцин сам не до конца понимал сути этого поворота и его последствий. Ельцин, как человек управляющего типа, реагировал на кризис в системе управления, который у него появился в условиях пребывания во главе МИД Андрея Козырева. Кризис состоял в том (и об этом говорил сам Ельцин), что Козырев не пользовался авторитетом у других ведомств. Он часто жаловался Ельцину, что к нему не вполне серьезно относятся в Министерстве обороны, в разведывательных структурах, других силовых ведомствах. А дело в том, что Козырева уже тогда многие представители правящей верхушки рассматривали, с одной стороны, как человека вредного, а с другой — как человека, который себя уже сильно дискредитировал.
Козырев испортил свою репутацию безоглядным движением навстречу нашим американским так называемым партнерам. И сильно переигрывал в этом направлении. Он активно продвигал идею стратегического альянса с США. Пытался убедить американцев в необходимости такого рода отношений. Естественно, это не нашло ответа и понимания с американской стороны. И не могло найти. Потому что Россия была совсем не той страной, которую можно было сравнить с Советским Союзом. Ни по геополитическому положению. Ни по военной мощи. Ни по экономической ситуации. Ни по идеологическому потенциалу.
Ельцин пытался сделать вид, что ничего драматического не произошло с падением Советского Союза. Но на самом деле произошло. Произошло резкое падение международного веса обновленного государства. Связано это было с большой суммой факторов. Каким бы неэффективным в некоторых сферах ни был Советский Союз, он обозначал альтернативу Западу. Как системе экономической, политической, идеологической, военной. С учетом того, что 50, 60, 70-е годы были периодом деколонизации, установления новых национальных государств, идея социализма была популярна в этих странах. Популярна по той простой причине, что совпала с логикой национального освобождения. Освобождаясь от прежних метрополий, эти страны искали новую модель. Они не хотели оставаться в неоколониальной зависимости от бывших колониальных держав.
Социалистическая модель создавала одним странам иллюзию выхода (потому что они не были способны ее осуществить), другим — реальный выход. Как, например, во Вьетнаме. И в Китае, где в последующем сформировалась однопартийная система с рыночной экономикой. И на Кубе. Этой моделью всерьез интересовались и в других странах по всему миру. Например, в Чили при Сальвадоре Альенде. Социализм давал альтернативу по отношению к тем странам, где бывшие колонии превращались в неоколонии, снова становились зависимыми от Запада.
Социалистическую модель выбирали, в частности, те силы, которые Запад не хотел видеть во главе этих стран. Запад активно поддерживал продвижение во власть людей, тесно с ним связанных, и отвергал тех, кто не желал проводить политику добровольной зависимости. Таких как Фидель Кастро на Кубе, Патрис Лумумба в Конго, Сиад Барре в Сомали. Эти люди вызывали неприятие и желание их свергнуть.
Социализм давал сразу несколько плюсов. Он давал идеологическую модель для существования. Перспективу для развития, освященную классиками типа Карла Маркса, который в то время был признан во всех западных университетах.
Наконец, это давало четкую геополитическую ориентацию. То есть мы уходим из западного стана, где нас угнетали, колонизировали. И переходим в стан советский. Который нас будет поддерживать, подкармливать, вооружать. И обеспечивать нашу безопасность от тех же богатых империалистов в том случае, если они захотят нас свергнуть и заменить на лояльных правителей.
Советский Союз пользовался этой ситуацией. Запросом на социализм. Одна Куба чего стоила, расположенная в 90 километрах от американского штата Флорида, ставшая государством, твердо ориентирующимся на Советский Союз.
