Даже в тех областях, где наши интересы объективно сходятся, наблюдаются серьезные противоречия. Например, в сфере нераспространения ядерного оружия. И Россия, и США в этом заинтересованы. Ни мы, ни США не заинтересованы в превращении Ирана в ядерную державу, поскольку это открывает дверь для гонки ядерных вооружений на Ближнем и Среднем Востоке. В этом случае с высокой долей вероятности Саудовская Аравия пойдет по этому же пути, возможно, Турция и Египет. То есть как минимум четыре государства Ближнего Востока, не считая Израиля, могут пойти по пути создания ядерного оружия. А если учесть, что им уже обладает еще одно мусульманское государство — Пакистан, которое уже находится в противостоянии с ядерной Индией, то мы получим огромный пояс ядерных держав, находящихся в зоне повышенной политической нестабильности. США рассматривают Иран как своего противника со времен иранской революции 1979 года и захвата американского посольства в Тегеране. К Ирану крайне враждебно относятся и ближайшие союзники США на Ближнем Востоке, прежде всего Саудовская Аравия и Израиль. Для России же Иран — дружественное государство, никогда не создававшее угроз для нашей безопасности в Чечне и сотрудничающее с нами в Сирии. Оттого и подходы к иранской ядерной и ракетной программе разные. Более того: в США немало сторонников войны против Ирана, к этому же подталкивает США правительство Израиля. Для нас же идея военных действий против Ирана неприемлема.
Это же относится и к отношению к ядерной программе Северной Кореи. И здесь острота восприятия проблемы различна. Ядерная программа Северной Кореи не направлена против России, она направлена потенциально против Южной Кореи, Японии как ближайшего союзника США и, прежде всего, против самих Соединенных Штатов как главной угрозы для безопасности КНДР. Пхеньян никогда не ставил своей задачей «дотянуться» до Москвы, не угрожал Советскому Союзу или России в военном отношении. Мы сейчас — не близкие друзья, но КНДР и США — открытые враги. Администрация Трампа не раз угрожала применить силу оружия против КНДР.
В еще одной важной области пересечения интересов необходимости борьбы с терроризмом — расхождения еще более крупные. Как принцип ее необходимость признают обе стороны. Но на практике все иначе. В конце 1990-х — начале 2000-х годов, когда Россия столкнулась с терроризмом и экстремизмом в Чечне, США и их ближайшие союзники в явной или скрытой форме политически поддерживали сепаратистов, США принимали эмиссаров Аслана Масхадова. Великобритания давала убежище боевикам, которые участвовали в военных действиях против России и которых мы с полным основанием считаем террористами. Наиболее известен Ахмед Закаев, который получил политическое убежище в Великобритании. Известно также, что очень многие лидеры террористов нашли пристанище в различных государствах Ближнего и Среднего Востока Турции, Катаре, Иордании.
Теоретически все государства согласны с тем, что необходимо бороться с терроризмом. Но конкретное отношение к террористическим организациям — разное. Это стало особенно очевидным в ходе Сирийского конфликта. Тогда как Россия рассматривает ряд организаций, которые действуют против правительства Асада как террористические, Запад отказывается их признавать таковыми. Более того, США прямо или косвенно поддерживали и ИГИЛ, и Джабхат ан-Нусру в Сирии, хотя и признают обе эти организации террористическими, а ан-Нусра вообще является отпрыском Аль-Каиды — официального заклятого врага США.
Не менее важно и другое обстоятельство — значительный сдвиг в национальном самосознании России, который произошел в конце 1990-х годов. Период крайней слабости страны и острого кризиса самовосприятия (того, что я бы назвал острым комплексом национальной неполноценности) пришелся на девять лет ельцинского правления. В 2000-е годы он сменился периодом относительного восстановления силы и восприятия России как великой державы со своей суммой интересов. Этот процесс был не просто реакцией на действия Запада. Да, страна только начала выходить из фазы экономического и демографического упадка, но к 2006–2007 годам все же на уровне общественного сознания произошел важный сдвиг: мы стали воспринимать себя как государство, которое имеет собственную основу существования, а не должно гнаться за так называемыми западными демократиями, пытаясь копировать и отрицая собственные исторические корни и политическую культуру. И уж тем более не должно делегировать свой суверенитет западным странам и от них получать согласие на внутри- и внешнеполитические действия.
В этом очень важную роль сыграла победа во второй чеченской войне. В отличие от поражения в первой, когда Ельциным были подписаны Хасавюртовские соглашения, эта победа показала, что Россию можно сохранить, что при правильной политике дезинтеграция СССР не распространится на Россию. Она показала также, что у Центра есть сила и политическая воля противостоять распаду страны. Это, конечно, сыграло большую роль в изменении самосознания.
Одновременно те политические силы, которые ассоциировались с отступлением России на мировой арене, потеряли политическое влияние (даже при том, что их представители частично остались во власти, заняв некоторые важные позиции, как А. Чубайс). Но адепты зависимости от Запада перестали существовать как движение, которое имеет моральное право возглавить страну. Символом их упадка стали 3,9 процента голосов, отданные за СПС в 2003 году. Их политическая линия рухнула. Попытка Михаила Прохорова позже ее возродить дала ограниченный результат. В 2012-м на выборах президента Прохоров получил более 20 процентов голосов москвичей, то есть в наиболее прозападном, наиболее космополитическом городе, где проживает наивысшая в стране доля людей с высоким уровнем доходов. Но по России в целом Прохоров получил всего 8 процентов голосов. Это показало, что в стране есть определенные слои, которые тяготеют к либеральной модели и прозападной политике. Однако эти слои имеют ограниченное влияние, их потолок не выше 10 процентов. А президентские выборы 2018 года нанесли еще более сильный удар по прозападным либералам: два их кандидата — Явлинский и Собчак — на двоих получили чуть больше 2,5 процента голосов.
Те политические силы, которые возглавили страну в 2000-е годы, хотя часть из них вышла из ельцинской системы власти, исходили уже из иных ориентиров. Они ставили перед собой задачу отстроить самостоятельную, независимую, суверенную, но не изолированную от внешнего мира Россию. Эта новая установка отражала не только настроения бо́льшей части населения, но и политические инстинкты российской национальной элиты, которые были временно подавлены после распада СССР, но сохранились в политической психологии российского общества.
На Западе, правда, называют это «комплексами» былого величия страны. Однако можно говорить о комплексах, когда страна делает заявку на бо́льшую роль, чем та, которая соответствует ее потенциалу. В случае с Россией термин «комплексы» не подходит: потенциал у России таков, что она правомерно делает заявку на роль одного из ведущих государств мира. Другое дело, что слабости и несовершенство нашей экономической политики, ее противоречивость, неспособность в полной мере использовать этот потенциал подрывает внешнеполитические возможности России. Можно признать, что работа с этим потенциалом на ряде направлений весьма неадекватная. Однако во всем мире, называя ведущие, наиболее весомые державы, в их число включают, прежде всего, США, Китай и Россию, но не Францию или Великобританию.
