Расширение за чей счет? За счет России, потому что ЕС пытается, расширив свои зоны влияния, сузить сферу тех интеграционных образований, которые создает Россия. Если, скажем, в сферу влияния ЕС попадет Белоруссия, ЕАЭС потеряет одного из главных своих участников. Если, допустим, в Молдавии одержат верх сторонники политической переориентации на Брюссель, то она также будет окончательно потеряна для России как возможный участник — или партнер — нашей интеграционной группировки.
Таким образом, речь идет о столкновении, соревновании двух интеграционных группировок. Одна — установившаяся, добившаяся больших результатов, успешная на целом ряде направлений, имеющая убедительную социальную политику в лице Евросоюза. А другая — группировка, которую создает Россия. Она имеет значительный потенциал и перспективы развития, но еще не утвердилась в той степени, в которой утвердился Евросоюз.
При этом, однако, внутри Евросоюза нарастают глубокие противоречия. В силу спорных политических решений, жесткости брюссельской бюрократии, в силу неспособности гибко подходить к различным государствам-членам, ЕС вступил в фазу серьезного кризиса.
Выход Великобритании — это колоссальный удар по ЕС. Прежде всего, погибла доктрина «федеративной Европы». Она предполагала полный отказ от национальных государств в Европе, превращение их в части единой федеративной системы с общим президентом, общим министром иностранных дел, общим правительством. События в Греции, которые показали, что Евросоюз не может гарантировать бескризисного развития для своих участников, и Брекзит, который показал, что существует возможность выхода из ЕС важных стран, исключили перспективу превращения ЕС в федерацию. И сейчас уже ясно, что ЕС сохранится как интеграционное объединение национальных государств, делегирующих Брюсселю ряд своих полномочий, но не как некая «единая федеративная Европа». А какова будет степень этого делегирования — вопрос, которые будет решать Евросоюз для своего выживания после Брекзита.
Как бы то ни было, ЕС остается мощной и влиятельной группировкой. В качестве стержневого участника Евросоюза выступает Германия. В каком-то смысле ЕС — это форма возрождения германского геополитического влияния в Европе. Без Евросоюза Германия своих целей достичь не сможет: на ней висит слишком большой груз исторических обвинений, да и собственных комплексов, особенно после гитлеровского периода. Вообще господство в Европе через интеграцию окружающих земель характерно для германского политического психотипа (вспомним Священную Римскую империю). И закономерно, что центробежные тенденции в ЕС резко обострили в Германии восприятие Евросоюза как объединения, необходимого для экономического процветания и политического успеха ФРГ. Любая критика Евросоюза воспринимается в Германии намного более болезненно, чем во Франции, Испании или Италии. В Германии критику ЕС воспринимают как атаку на тот набор ценностей, который цементируют современную германскую нацию и ее роль в современной Европе. С точки зрения Берлина, Германия — это часть Европы, но Европа — это продолжение Германии. Эта доктрина исходит из того, что в центре Европы находится Германия, она определяет ход европейского развития, а другие европейские страны зависят от Германии больше, чем она зависит от этих стран. В свою очередь существование в рамках объединенной Европы в виде ЕС обеспечивает Германии глобальную роль. Поэтому, когда Дональд Трамп заявил, что евро лишь современная форма существования немецкой марки, то он смотрел в корень. Действительно, более всего выигрывает от интеграционных процессов в Европе именно Германия. Вся Европа становится огромным рынком для германских товаров. У ФРГ самая мощная экономика, соответственно, она выигрывает более всего от единого европейского рынка.
В силу этой причины Германия будет сражаться за сохранение ЕС до последнего. Само существование ЕС (при ведущей роли Германии) ослабляет обвинение в том, что Германия пытается возродиться как неоимперия. Берлин всегда ссылается на коллективный характер принятия решения в Евросоюзе: мол, все ключевые вопросы развития Европы решаются не в Берлине, а в Брюсселе. При этом всем известно, что это не совсем так, что здесь есть большой элемент лукавства, но это обеспечивает Германии некое политическое алиби.
В этих условиях неизбежно продолжение противостояния между Россией и Европой. Между нами будут и впредь как элементы сотрудничества, взаимодействия, так и элементы конфликта. Стороны вряд ли выйдут на ту благостную форму «стратегического партнерства», которое было провозглашено в начале 2000-х годов.
В течение лет десяти мы считали себя стратегическими партнерами, но это партнерство было основано на двух принципах. Во-первых, на признании Россией приоритета Евросоюза, то есть признании того, что ЕС является ведущим в этом тандеме. И во-вторых, на отказе России ставить под вопрос политику Евросоюза и, прежде всего, его стратегию расширения на Восток. Выступив против государственного переворота на Украине, поддержанного ЕС, Россия нанесла удар по самой сути современной европейской доктрины, состоящей в том, что именно Европа должна решать, как будут развиваться бывшие советские республики. Именно поэтому наша реакция на смену власти на Украине была так болезненно воспринята в Брюсселе. Словно безостановочно движущиеся войска натолкнулись на стену, непреодолимую преграду. Естественно, это вызвало в ЕС сильную фрустрацию, даже истерику, желание обвинять Москву во всех смертных грехах. Хотя единственное, что мы сделали, — это попытались остановить европейскую экспансию на последних для нас рубежах.
Говоря шире, нас ждет перспектива все более неустойчивого мира. В его развитие вмешиваются новые факторы, не зависящие от России, такие как миграционные волны, которые уже обрушиваются и будут обрушиваться и на Европу, и на США. Это в современном мире неизбежно. Число людей, населяющих развивающиеся страны, быстро растет, и все бо́льшая часть этих людей пытается найти убежище от преследующих их бед и неурядиц в богатых странах Европы, а также в США и некоторых других странах.
Терроризм уже превратился в норму международной жизни. Теракты стали частью повседневной жизни, это уже не исключительные эпизоды, как прежде.
Предложение Путина о создании международной антитеррористической коалиции — идея перспективная. Многие государства понимают: в одиночку они эту проблему не решат. Поэтому, как некая основа для обсуждения и даже для координации действий, эта идея, вероятно, будет востребована. Но в ситуации, когда западный альянс привык действовать в рамках парадигмы своей исключительности, не прибегая к помощи других государств или прибегая к ней на своих условиях, он будет мешать созданию такой коалиции — ведь в ее рамках у России будет исключительно сильная позиция. И Западу придется считаться с Россией в большей степени, чем там готовы.
Налицо глубинное противоречие: есть объективная потребность во взаимодействии и сотрудничестве, но геополитические интересы тех государств, которые должны играть главную роль в борьбе с терроризмом — США, Великобритания, Франция и др., — толкают их к противостоянию с Россией.
К тому же США активно пытаются использовать эти террористические организации в своих целях. Позже эти организации, как, скажем, «Аль-Каида», начинают разворачиваться против самих США. Но логика внешней политики США такова, что они пытаются использовать террористические или потенциально террористические организации для достижения ограниченных тактических целей (как США пытались использовать ИГИЛ для свержения Б. Асада в Сирии). Да, позже это может создать угрозу для самих Соединенных Штатов, но с этим будут разбираться последующие президенты. Вряд ли США откажутся от этой политики и в дальнейшем.
