И когда Сталин, насколько можно судить, уверил себя в том, что Гитлер не нападет на Советский Союз, потому что фюрер ему это обещал, даже подписал пакт о ненападении и дал «слово чести» (!), это была огромная ошибка. Безусловно, с точки зрения способности осуществлять власть Сталин был одним из крупнейших политиков XX века, да и мировой истории. Это признавали и Рузвельт, и Черчилль. Но с Гитлером случился явный «пробой», когда Сталин не просчитал ситуацию. Возможно, по той же причине: он плохо знал психологию западного мира. Видимо, казалось, что договоренности имеют, по крайней мере, какую-то протяженность во времени. А это совершенно не обязательно. Они могут быть прерваны на следующий день. А могут через два года. Как это сделал Гитлер.
Одним словом, Горбачев был не первым, кто оказался обманут. Но, в отличие от других руководителей нашей страны, Горбачев был обманываться рад. Его обмануть было несложно. И он совершенно не слушал тех, кто пытался как-то выправить ход событий, кто указывал на опасности, последствия такого движения.
Ведь национальные интересы страны состояли не только в прекращении холодной войны. Подлинный национальный интерес состоял в том, чтобы выйти из «холодной войны», максимально сохранив позиции на международной арене. Ровно потому, что это было основой для дальнейшего политического торга.
Конечно, было бы преувеличением считать, что контуры будущего мира были ясны и таким политикам, как Джордж Буш-старший, Джеймс Бейкер, Маргарет Тэтчер, Франсуа Миттеран, Гельмут Коль, что они точно знали, как все будет, и являлись гениальными стратегами. Нет, и они в точности не знали, куда движется ситуация. Но они действовали жестко отстаивая свои интересы. Они были готовы выйти из холодной войны, но только на определенных условиях. И эти условия состояли в том, что Запад должен был получить преимущественное положение на выходе из холодной войны. А Горбачев готов был выйти из холодной войны на любых условиях. Вот в чем разница.
Свою роль в ослаблении СССР сыграла и политическая эволюция в Восточной Европе. С конца 1970-х годов там стало созревать серьезное недовольство ограниченными возможностями той экономической модели, которая существовала в рамках социалистического лагеря. Первым звонком, предупредившем о будущем распаде Варшавского договора и СЭВа, стали события в Чехословакии в 1968 году. Пражская весна показала те линии напряжения, которые уже возникли в социалистическом лагере. А самым громким звонком стали события в Польше в начале 1980-х, когда противостояние властей и движения «Солидарность» закончилось введением в стране военного положения.
В Польше протестное движение было основано не только на либеральной интеллигенции, диссидентствующих партийцах или творческих кругах (как в Чехословакии), там протестовали уже рабочие. Развернуть рабочий класс против государства пролетариата — это был сильный ход. А поставить во главе этого движения плохо причесанного сантехника с висящими усами и в стоптанных сандалиях по имени Лех Валенса — это был второй сильный ход.
Представить себе, что это процесс был чисто стихийным, невозможно. Над этим проектом серьезно работали. Но правда и то, что в польском обществе возникли внутренние основания для появления такого протеста. Здесь совпали два элемента. Прежде всего, сознательная работа со стороны внешних сил, то, что сейчас называют подготовкой «оранжевой революции». Ведь дестабилизация Восточной Европы рассматривалась как важнейший инструмент ослабления Советского Союза. Внешние силы участвовали и в венгерских событиях, и в чешских событиях. И второй элемент — те настроения недовольства, которые объективно присутствовали в социалистических странах и обществах.
В Восточной Европе в 1980-е годы иностранные центры, с одной стороны, готовили протестные настроения, а с другой — опирались на тенденцию, которая наблюдалась в этих обществах. Тенденция была проста и очевидна: жители европейских соцстран хотели того же уровня жизни, что был к тому времени на Западе.
Способность достичь такого уровня, причем быстро? — ‘то была во многом иллюзия. И до сих пор в Чехии, Словакии, Румынии, Болгарии, хотя прошло уже 25 лет со времени распада Советского Союза и соцлагеря, не могут достичь того уровня жизни, который отличает Западную Европу и который всегда разделял Восточную Европу и Западную. Страны Восточной Европы всегда были бедными европейскими задворками западного мира. Так оно и осталось. Тем не менее эта иллюзия оказалась устойчивой. При этом наши «братья-славяне», венгры и румыны сравнивали себя не с небогатой Португалией, а с Францией и Великобританией, со Швецией и Финляндией. Социалистическая модель экономики такой уровень жизни обеспечить, естественно, не могла в силу своей низкой эффективности.
Таким образом, начиная с польских событий стартовал процесс распада социалистического лагеря, который застал Горбачева врасплох.
И в Москве возникло желание отгородиться от этой тематики.
По долгу службы я участвовал в заседании секретарей по идеологии коммунистических и рабочих партий соцстран в Берлине в 1989 году. Главой нашей делегации был Вадим Медведев. И на этом совещании уже было ясно, что социалистический лагерь раскалывается на две части. Идти дальше вместе с Советским Союзом были готовы чехословацское руководство, власти ГДР, Болгарии. А венгры и поляки уже открыто ставили вопрос о своей автономии. Венгрия откровенно смотрела на Запад. В Польше тоже были сильны такие тенденции.
Социалистический лагерь был нашей опорой. Шесть государств в Восточной Европе были спаяны в единый геополитический блок. Это была внушительная сила. И все последующее расширение НАТО было направлено как раз на то, чтобы вобрать эти государства.
Мне поручили подготовить бумагу для Политбюро по итогам совещания в Берлине. В ней мне пришлось отразить возникшие разногласия, тот факт, что социалистический лагерь фактически разделился на две группы стран и что он находился на грани раскола и даже развала. Написал я и то, что одна группа явно работает против наших геополитических интересов, что чревато крахом всей системы, на которую опирается СССР в Восточной Европе.
Медведев прочитал и сказал: «Написано хорошо, все верно, только это надо переписать». Спрашиваю: «А что не так?» Отвечает: «Надо убрать все эти тревожные моменты».
Спорить было трудно: он был членом Политбюро. Но я все же попытался возразить: «Вадим Андреевич, но ведь то, о чем я пишу, очевидно! Все это видели, слышали». «Да, это так, — с улыбкой успокоил меня партийный функционер. — Но не будем расстраивать товарищей в Политбюро».
Эта фраза запомнилась мне на всю жизнь: «Не будем расстраивать товарищей в Политбюро».
Из этого можно сделать два вывода. Первый: на определенном уровне советского руководства, на уровне Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе, Медведева, с Восточной Европой уже распрощались. То есть посчитали, что ее уже не удержат. С ней нужно расставаться, как поступают на войне: если вы не можете удержать крепость, лучше покинуть ее и укрепиться в своей главной крепости, которую вы сможете отстаивать. Второй вывод: неспособность команды Горбачева отвечать на новые вызовы и в силу этого нивелирование, приглушение поступавших сигналов об опасности. Как-нибудь выправится. Как-то само рассосется.
