– Я был для тебя мелковат. Вернее, так: мне казалось, что ты так думаешь обо мне. «Эх, хороший парень, да мелковат».
– Странные фантазии.
– Все равно. Ты бы все равно меня бросила.
– Ну, если бы ты не бросил эту золотистую красавицу, то конечно, бросила бы. Какая-то кадриль подлецов! – засмеялась Юля.
– Подлецов – это уж слишком! – возразил Риттер.
– Хорошо. Кадриль негодяев.
– Кадриль дураков… – сказал Риттер. – Встали. Пошли к ним.
Бубнов смотрел на Юлю, и ему казалось, что он это сон. Он укусил себя за палец. Не помогло. Тогда он встал, подбежал к двери, остановился, задыхаясь от резкого шага, потирая грудь. Из остекленного дверного переплета на него смотрел дряхлый старик, хотя хорошо одетый и ухоженный. Ярко-белые зубные протезы неприятно сверкали на его темном морщинистом лице.
– Будь великодушен, Бубнов, – сказал Риттер. – Отпусти ее к мальчику. Она сразу станет какая была. Снова молодая. Они будут жить в маленькой однокомнатной квартире на улице генерала Антонова, семь.
– Да пусть забирает всё! – захрипел Бубнов, валясь в кресло. – У меня сердце… Дайте что-нибудь, Юля, у тебя есть что-то от сердца… Бери всё, вот эту квартиру бери, живите, наслаждайтесь…
– Нет! – сказал Риттер. – Не надо. Не бойся, сердце сейчас отпустит. Вот, еще пять секунд. Всё. Полегчало? Полегчало. Ну и хорошо. Им не нужна такая квартира. Им пока хватит однокомнатной. А ты тоже помолодеешь, тебе снова станет сорок пять. Проживешь свою жизнь, а они – свою.
– Ага, – сказал Бубнов. – Он моложе ее года на четыре. Он ее бросит. Пусть она со мной останется старушкой. Раз я уже старик. Я ее люблю.
– Тебе восемьдесят один! Вдруг ты скоро умрешь? Она останется вдовой, без детей. Не будь таким эгоистом. Отпусти. Ты проживешь свою жизнь.
– Он точно ее не бросит? – упирался Бубнов.
– В любом случае это будет их жизнь. Пусть идут?
– Пусть идут. – Бубнов зажмурился. – Только пусть не прощаются.
– Идите, дети, – сказал Риттер. – Идите отсюда поскорей.
Игнат и Юля на цыпочках вышли из комнаты.
Щелкнул дверной замок.
– Ну и что мне теперь делать с этим романом? – спросил Бубнов.
– Да что хочешь. Ты же его купил. За сто тысяч евро! Ничего, что я на «ты»?
– Нормально. Но я уж, с вашего позволения, останусь на «вы». Про что хоть он? Я пока просмотрел так, по диагонали.
– Если по диагонали – это роман про две семьи и три трагедии при советской власти, про академика такого-то, художника сякого-то, министра этакого, про поддельные картинки и даже немножко про шпионов, – сказал Риттер. – Но если серьезно, то совсем не про это. И уж конечно, это не советский «Вишневый сад», не ностальгия по чему-то громадному, чудесному и красивому. Это роман про Юленьку. Про нашу с тобой любовь к ней. Да, всё это сидит в ее голове, все эти сплетения людей и событий, страстей и мыслей. Она очень талантлива. Но это не так важно… А может, это самое важное! Может, будь она пустышкой, дурочкой, просто красивой девочкой, мы с тобой не смогли бы ее полюбить. Бубнов! Я сделал Игната Щеглова вместо себя. То, что он чуть моложе ее, это тоже правильно. Когда у нас была любовь, я тоже чувствовал себя моложе ее. Помнишь, я только что говорил: «Главней – значит старше». А она для меня была главней меня. Но не в том дело. Игнат – это как бы я. Прости меня, но, когда он любил ее, я это чувствовал в своей квартире. Это было как чудо. Единственно, кого мне было жалко в эти мгновения, так это свою жену. Увы, это опять было наслаждение со стыдом и болью.
– Как она, кстати? – спросил Бубнов. – Как себя чувствует госпожа Риттер?
– Ну так, ничего, – покрутил головой Риттер. – Вроде неплохо, спасибо. Бубнов! Давай почитаем немецкий стишок? Генрих Гейне. Я буду читать, ты будешь повторять, а я – переводить.
– А вы на самом деле немец? Юля говорила.
Риттер чуть поколебался, но все-таки сказал:
– Нет, это псевдоним. Ну, давай.
„Sag’, wo ist dein schönes Liebchen,
– Заг во ист дайн шёнес либхен, – медленно повторил Бубнов.
– Скажи, где твоя прекрасная возлюбленная, Das du einst so schön besungen,
– Давайте вы будете сразу переводить? – попросил Бубнов.
– Ну ладно. Которую ты когда-то так красиво воспевал,
Als die zaubermächt’gen Flammen
Wunderbar dein Herz durchdrungen?“
Когда волшебное пламя
Чудесно пронизывало твое сердце?
Jene Flammen sind erloschen,
Und mein Herz ist kalt und trübe,
Und dies Büchlein ist die Urne
Mit der Asche meiner Liebe
Это пламя погасло,
Мое сердце – холодное и хмурое,
И эта книжечка – урна
С пеплом моей любви.
Вот так! – сказал Риттер. – Ты понял, Бубнов? Эта книга – урна с пеплом моей любви. И твоей тоже.
– Нет! – ответил Бубнов, доставая что-то из нагрудного кармана. – Вот вам урна! Для пепла моей книги. Нашей книги, если угодно. Нашей с вами, со мной и с нею.
Это была флешка.
– Хочешь скачать? Или выгрузить? Здесь есть компьютер, кстати? – спросил Риттер.
Бубнов прошел в кабинет, вернулся, на ходу раскрывая ноутбук.
– Не скачать и не выгрузить, – сказал он, вставляя флешку. – Совсем наоборот. Тут такая программа. Дикие деньги я за нее заплатил. Но оно того стоит. Чтобы выцепить этот файл из облака и вообще из интернета. Как только где появится в подключенном компе, тут же будет пойман и уничтожен.
– Хорошо, – сказал Риттер. – Включай.
– Уже включил, – сказал Бубнов.
* * *
Шмель летал над могилой Риттера и его жены на Введенском кладбище.
Шмель присел на лиловый цветок, уцепился лапками за нижний лепесток, сложил крылья и нырнул головой внутрь чашечки, и стебель цветка согнулся под его тяжестью, едва не вытряхнув шмеля, но шмель тут же заработал своими короткими прозрачными крылышками, создавая воздушную тягу, не давая цветку совсем опуститься в траву, и цветок то сгибался, то разгибался в такт работе шмелиного пропеллера, и жужжание шмеля стало отчетливо слышным, но вот шмель напился нектара и отлетел в сторону, цветок снова выпрямился, а звук шмеля потерялся среди дальнего гула автомобилей и лопотания осиновых листьев…
На невысоком гранитном памятнике было написано:
Риттер Виктор Яковлевич.
Риттер-Сотникова Елена Александровна.
– У тебя осталась хоть какая-то распечатка? – спросила Юля. – Хоть какие-то наброски?
