– Потерпи немножко. Мама сейчас придет.
– Нет, я не к тете Наде, я к настоящей маме хочу, – заплакал ребенок. – Хочу домой! В Казань!
У Ани задрожали губы, глаза налились слезами. Она с молящим выражением взглянула на Дмитрия Ильича; тот кивнул, вынул из нагрудного кармана ампулу, подал Анатолию:
– Внутримышечно вколи. Успокоительное.
Тот взял другой шприц, сделал очередную инъекцию. Веки мальчика медленно сомкнулись, лицо стало спокойным, возбужденное дыхание выровнялось.
– Аня, позовите Клима, пусть поможет меня унести домой, а то для Анатолия я тяжеловат, – проговорил Дмитрий Ильич, пытаясь приподняться с кресла, но тотчас опускаясь с болезненной гримасой.
– Я запросто смогу тебя донести! – обиделся было Анатолий, однако Аня уже махнула рукой, выглянув на веранду, и здоровенный Клим явился, будто джинн из сказки про Аладдина, подхватил Дмитрия Ильича и легкой поступью вышел вон.
Анатолий начал было собирать шприцы, однако Аня нетерпеливо сказала, сунув ему в руки забытый отцом саквояж:
– Идемте. Я потом сама здесь уберу, – и они пошли с крыльца, причем Анатолий не сомневался, что мужчина и женщина немедленно вернулись в комнату и бросились к ребенку.
«Аня, Сережа, тетя Надя», – толклись в его голове имена, однако, сколько он их ни повторял, сколько ни перетасовывал, они ему ничего не говорили.
Перед калиткой, разделявшей два участка, Аня остановилась, протянула руку Анатолию. В каждом ее движении, в каждом жесте, в каждом взгляде была почти взрослая серьезность, даже некая умудренность, и Анатолий, который был года на два, на три старше ее, чувствовал себя мальчишкой. Это его раздражало, хотелось как-то восторжествовать над ней, дать ей понять свою силу, и он вспомнил способ, который действовал наверняка.
Взял ее руку, склонился, прижался к ней губами, взглянув исподлобья, нежно, с поволокой. Он знал, что его глаза приняли сейчас неотразимое для женщин выражение. Каждая в такое мгновение чувствовала себя единственной на свете для этого красавца, а на самом деле техника этого взгляда была четко отработана, и Анатолию было все равно, на кого смотреть – да хоть на корову!
Ну что ж, уловка сработала безотказно. Маленькая, изящная, хотя и несколько пухленькая ручка дрогнула около его губ, нежные щеки девушки залились краской. Она быстро вздохнула, словно всхлипнула, и, резко вырвав руку из пальцев Анатолия, понеслась к дому, чуть-чуть, самую малость припадая на правую ногу и косолапя.
Анатолий с видом победителя посмотрел ей вслед. Ну что ж, и эта милая девочка не смогла устоять перед ним, так же как не смогли и многие другие ее сестры по несчастью!
Аня вдруг приостановилась, начала подниматься по ступенькам медленней, и Анатолий понимал, что ей страшно хочется оглянуться. Вот сейчас оглянется!
Но нет – она резко, с вызовом вздернула голову, словно чувствовала его взгляд и хотела показать, что не подчинилась, не подчинилась ему!
В это мгновение что-то резко толкнуло Анатолия – он едва удержался на ногах. Оказывается, это звероватый Клим, относивший Дмитрия Ильича домой, возвращаясь, прошел мимо и задел его, даже не дав себе труда посторониться, а тем паче извиниться, только бросил на него угрожающий взгляд и буркнул:
– Домой идите, барин! А то как бы не заплутаться в чужом саду!
– Ах ты наглец, – прошипел было Анатолий, но Клим молча, не оглядываясь, протопал к крыльцу, взошел на него и канул за дверью.
– Что так долго? – встретил сына Дмитрий Ильич, сидевший в кресле на террасе.
Вера Савельевна стояла тут же, ломая руки; глаза были заплаканы.
Анатолий опустился на пол у ног отца и принялся заново, уже бинтами, перетягивать его вывихнутую лодыжку.
– Кто эти люди? – спросил он, не поднимая головы.
– Тебе это знать не нужно, – пробормотал Дмитрий Ильич. – Просто Филатовы, и все.
– Ты меня за дурака принимаешь? – усмехнулся Анатолий.
– Ты должен молчать, – прохрипел отец. – Я дал слово, что ты будешь молчать.
В голосе его было что-то такое, отчего у Анатолия мороз по коже прошел.
– Утром уедешь, – жестко сказал Дмитрий Ильич.
– Да в чем же он виноват?! – взрыдала Вера Савельевна и тут же зажала рот рукой.
– Никто ни в чем не виноват, – резко ответил ее муж. – Просто так сложилось. Неудачно сложилось. Но ты знай, сын, что я люблю тебя, и мать любит, но тут такие дела, что лучше тебе в них не вмешиваться. Так что утром на поезд… Прости уж, потом в городе встретимся и поговорим.
– Вообще я могу и сейчас уехать, – обиженно буркнул Анатолий.
– Мать пожалей, – дрожащим голосом попросил Дмитрий Ильич, и сын кивнул, поднялся с пола:
– Ладно, утром. А где бы тут льда найти? Тебе нужно холод к ноге, чтобы не отекло. Хотя уже поздновато, конечно…
– В погребе лед есть, – дрожащим голосом сказала мать. – Сейчас принесу.
– Я сам схожу, – возразил Анатолий, и ему показалось, что родители облегченно вздохнули, когда он вышел.
Берлин, 1920 год
Тем временем с девушкой, которую безуспешно пытался догнать русский эмигрант, избитый затем таксистом, происходило следующее.
«Опель» пересек Постдамский мост и остановился на Шоненберг уфер, набережной Ландвер-канала. Мужчины вышли, осмотрелись. Потом один из них, молодой, стройный, с оживленным, насмешливым лицом, резко свистнул.
Из-за будочки подметальщика, которая стояла на набережной, вышел полицейский в каске и плаще.
– Халльман? – спросил мужчина постарше – тот, который вел машину, – вглядываясь в лицо полицейского.
– Сержант Халльман, – с достоинством поправил тот.
– Да хоть горшком назови, – пробормотал молодой человек по-русски.
– Глеб, помолчи, – приказал другой мужчина тоже по-русски. – Лучше посмотри, чтобы она снова не сбежала.
Глеб вскинул два пальца к полям шляпы:
– Слушаюсь, дядюшка!
– Я всегда говорил, что ты шут гороховый, – проворчал его спутник. – Стоило хоть раз взглянуть на твои карикатуры, чтобы понять: для тебя нет ничего святого.
– Между прочим, Сергей Дмитриевич, мои карикатуры очень нравились великой княжне Анастасии и наследнику, да и вообще они всех тобольских узников развлекали, – не без обиды проговорил Глеб. – Тем более что государя я всегда изображал в облике благородного медведя – в отличие от прочей шушеры, которая его предала. В противоположность им всем, мы с сестрой немало рисковали, приехав в сентябре восемнадцатого в Тобольск. Никто из родственников нашего отца, царство ему небесное, и с места не тронулся, чтобы навестить его, а заодно оказать почести павшему величию. Даже те, кто был вполне облечен властью, находились в подчинении Временному правительству и занимались устройством судеб германских военнопленных, как мой дорогой дядюшка Сергей Дмитриевич Боткин! – Он сделал шутовской реверансик своему спутнику, а сержант Халльман вытаращил глаза, не вполне понимая, что происходит: ссорятся эти русские или веселятся? – То есть судьбы швабов его волновали, а на судьбу собственного двоюродного брата ему было наплевать!
