Пришедший в себя офицер тут же вспомнил о своих естественных потребностях, которые не откладывая в долгий ящик справил. При этом он издал звук не менее громкий, чем пробка от шампанского, что вызвало новый шквал огня со стороны его подчиненных. Не имевшие практического опыта боя на ограниченном пространстве, они быстро израсходовали боекомплект и, оказавшись один на один с неизвестной угрозой, на всякий случай решили сдаться. Они подняли руки вверх и стали ждать, пока рассеется дым, но когда он все же рассеялся, увидели сквозь прозрачную от дыр дверь печального вида офицера. Последний сидел на фаянсовом стульчаке и размышлял, кого же он убьет первым? Поняв это, головорезы сделали вид, будто вкручивают лампочки, а так как лампочка была в комнате одна, то они встали горкой, показав отменную выучку акробатов.
Офицер не спешил с наказанием; он велел все сфотографировать, измерить и сделать макет из папье-маше один к десяти. Его большой ошибкой было знание слова папье-маше и незнание его правильного произношения. Большинство головорезов тут же отправились на поиски Маши, а то, что у Маши должна быть большая попье, — подразумевалось как должное. Но офицер этого не знал. Он спустился по мусоропроводу на первый этаж и, смахнув с фуражки неизвестно откуда возникший листик салата, скомандовал:
— Правое плечо вперед, в изолятор!
И действительно, водитель направил автомобиль к следственному изолятору, где с Суркова сняли наручники и препроводили в камеру с такими же головорезами, но без масок.
— Новенький! — обрадовались заключенные, увидев Суркова.
— Новенький, — согласился Сурков.
— Как же тебя угораздило?
— Пока не знаю, — ответил Сурков.
— И никогда не узнаешь, — сказал один из заключенных.
— Почему?
Камера ответила громким хохотом. К Суркову подбежал щуплый зек и, обняв, стал рассказывать о том, как ему предстоит спать возле параши, слушаться паханов и кукарекать по утрам.
Перспективы были печальными, и под ложечкой у Суркова засосало, как от предвкушения драки, результат которой предрешен в пользу более сильного противника. Щуплый зек оставил Суркова так же внезапно, как появился. Виляя воображаемым хвостом, он почти подполз к сидевшему на нарах старику с прилипшей к нижней губе сигаретой и протянул авторучку. Сурков мог поклясться, что это его паркер, но как и когда зек ее вытащил, он не заметил. Рванувшись вперед, Сурков наступил на чью-то ногу, взмахнул пару раз руками и растянулся на грязном полу, как раз перед стариком.
— Это моя ручка! — закричал Сурков.
— Была твоя, — согласился старик.
— Верните!
Камеру снова наполнил смех, а Сурков почувствовал невероятное унижение, и не столько от того, что у него из под носа увели авторучку, сколько из-за наглых смешков, летевших с разных сторон.
— Верните, — прошептал Сурков, но выглядело это жалко.
Камеру залил очередной приступ веселья. Сурков сел, с трудом сдерживая слезы. Он никогда не думал, что в течение минуты сможет быть подавлен, унижен и втоптан в грязь. Руки не слушались, кончики пальцев подрагивали, а в голове шумела кровь, заглушая далекий Ниагарский водопад. Сделать было ничего нельзя, и Сурков стал смотреть, как старик аккуратно снимает колпачок и проводит пером по ладони, дышит на него, снова пытается что-то написать на руке.
Взгляд старика на секунду дрогнул, он стер с ладони выступившую кровь и снова провел кончиком пера.
Внезапно Суркову все стало ясно. Раздробленная мозаика сложилась у него в голове, и, окончательно успокоившись, он сел рядом со стариком.
— Тебе сказали, где твое место? — небрежно промычал старик.
— А ты составишь компанию? — спросил Сурков.
В камере стало так тихо, что если бы в соседнем здании изнасиловали комара, все присутствующие могли бы выступить свидетелями.
— Что? — старик допустил ошибку, переспросив, но тут же спохватился и приказал: — Жопа, разберись!
Жопой, как и следовало ожидать, оказался зек, укравший ручку. Он подошел к Суркову и, брезгливо ущипнув за воротник, потянул к себе.
— Иди сюда, родной, — ехидно сказал Жопа.
— В друзья набиваешься? — спросил Сурков.
Он быстро выдернул душу из Жопы и, не обращая внимания на обмякшее тело, стал размахивать ею над головой. Душа была тяжелой, и устав от упражнений, Сурков сунул ее в парашу. По какой-то причине присутствующих больше интересовало бездыханное тело на полу. Зеки сгрудились над ним, осматривая труп, ропща и причитая.
— Кто еще хочет породниться? — спросил Сурков.
Желающих не нашлось. Тогда Сурков снова сел к старику и протянул руку.
— Ручку! — приказал он.
Старик, не делая резких движений, оторвал сигарету от нижней губы и потушил окурок о ладонь Суркова. Сигарета пискнула, выпустила белое колечко пахучего дыма и смертельно потемнела.
— Ручку, — повторил Сурков, сдувая пепел.
Старик не хотел отдавать авторучку. Он прекрасно понимал, что вместе с ней расстанется со своим авторитетом. Но ситуация была нестандартной, старик к ней был не готов, и единственное, на что он мог решиться, не сулило перспектив. Наконец он позвал:
— Фикса!
Камера ответила могильной тишиной.
— Разберись, Фикса, я разрешаю.
Теперь Сурков увидел, к кому обращался собеседник. Из-под маленького морщинистого лба, сквозь две заплывшие щелочки, с высоты двух метров на Суркова прищурилась башня тяжелого танка, такая же несокрушимая и тупая.
— Душой слаб, — определил Сурков.
— Он тебя по стенке размажет, — пообещал старик.
— Старик, — укоризненно хмыкнул Сурков, — я твоей Фиксе сейчас преподам урок, который она запомнит на всю жизнь, и даже после смерти будет помнить, но ты от этого пострадаешь гораздо сильней.
— Посмотрим, — спокойно сказал старик.
Но Сурков видел, как душа его сжалась, стала маленькой и черной.
— Хорошо, — согласился Сурков.
Он достал из параши душу Жопы и, размахнувшись, со всей силы бросил в Фиксу. Фикса свалился как подкошенный, его душа сцепилась с Жопой, и они принялись кататься по полу. Долго Сурков не мог сообразить, где же здесь Фикса, а где — Жопа. Обе души были темными. Но по трусливым повадкам Жопы понял и, подняв ее за шиворот, втолкнул в тело Фиксы. Оставшуюся душу он загнал в Жопу, и только когда покончил с хлопотами, понял, что в камере никого нет. Заключенные в ней были, их по-прежнему было около двадцати человек, но все они прилипли к стенам, притворяясь штукатуркой.
— Не сметь! — закричал Сурков. — Не сметь бояться, сукины дети! Если увижу трусость вашу, душевную расхлябанность и страх — всех накажу.
О том, чтобы дышать, не могло быть и речи. Зеки готовы были умереть, съесть друг друга и вернуть украденное, лишь бы не находиться в одной камере с Сурковым.
