— Так, — сказал Сурков приходящему в себя Фиксе, — ты теперь будешь Жопа.
Сурков на секунду задумался:
— А ты, Жопа, будешь теперь с зубами.
* * *
По всей вероятности, в изоляторе существовала потайная сеть коммуникаций. Сурков не видел телефона или телеграфа, но по какой-то причине весть о том, что старик больше не у дел, появилась в утренних газетах.
Старик долго просил тело Фиксы свернуть ему шею, но последний так и не смог объяснить, что он теперь Жопа, а где Фикса — Жопа не при делах.
Суркова на допросы не вызывали. Он большую часть времени лежал на нарах и размышлял о мироздании. Теперь получалось, что Сурков действительно последние девять лет провел в Аду, а не лежал как бревно в больничном коридоре. Это знание волновало, и в то же время не было радостным. Получалось, что после смерти Сурков снова попадет туда, откуда с таким трудом выбрался. Для него не имело большого значения — Ад это будет или Рай, важен был факт или осознание того, что его душа не успокоится и будет проводить остаток вечности не имея шансов на отдых.
Зеки избегали Суркова, его поведение казалось им странным, и на всякий случай они боялись. Сначала Суркова это раздражало, но скоро он привык. Чтобы не чувствовать себя одиноким, Сурков стал обучать тело Жопы немецкому, но так как сам он этот язык знал слабо, а в Жопе сидел тупой Фикса, ничего не получалось. Сурков бросил безуспешные попытки и перешел к телу Фиксы. Он не на шутку занялся его душой, стараясь искоренить трусость. Сурков заставлял Фиксу участвовать в кулачных боях, поочередно со всеми сокамерниками. Очень скоро камера опустела. Зеки сознались в совершенных преступлениях и отбыли — кто в тюрьму, кто на зону. Старика выкупили подельщики. Его тут же застрелили, облили бензином и кислотой, сожгли, взорвали и заасфальтировали место. Сурков не подозревал, что в его отсутствие мир стал настолько жесток, иначе ни за что бы не отпустил старика. Впрочем, узнав об этом, он не сильно расстроился, но находиться в камере только с Фиксой и Жопой становилось скучно. По какой-то причине и тот, и другой откликались на оба имени, и окончательно запутавшись, кто где, Сурков написал на лбу Фиксы: «Я — Фикса», а на лбу Жопы: «Я — Жопа». Установив тем самым видимость порядка, Сурков задумал план побега. Сводился он к обычному распиливанию решетки. Вскоре выяснилось, что Фикса прекрасно перекусывает полуторачетвертную арматуру, из которой сварена решетка. Удалив таким образом два прутка, Сурков оказался во дворе изолятора. Мимо него проходил молодой человек, опасливо косившийся по сторонам.
— Товарищ, — обратился к нему Сурков, — вы не подскажете, где здесь выход?
— Сам ищу, — ответил молодой человек.
Выяснилось, что молодой человек, также как Сурков, пошел в побег, но не знает, в какой стороне выход. Беглецы решили пробираться вместе и вскоре встретили охранника, который и объяснил, как можно выйти на свободу.
— А я не знал, что здесь все так просто, — удивился Сурков.
— А, — махнул рукой попутчик, — теперь все просто. Ты за что сидел?
— Я? — почему-то спросил Сурков.
— Ну не я же.
— Да налоги не успел заплатить.
— Расстреливать вас, сукиных детей, надо, — возмутился беглец.
— Почему?
— Потому что Родину не любите.
Суркову стало стыдно, и он, густо покраснев, решил расплатиться при первой возможности.
— А ты за что?
— Окно разбил.
— Где?
— Да, — протянул беглец, — в подводной лодке.
— Куда, молодые люди? — спросил охранник возле блестящего турникета.
— Домой, — ответил попутчик Суркова. — Ну, отец, у вас тут и лабиринты. Мы уж думали, здесь навсегда останемся.
Охранник добродушно улыбнулся в рыжие усы и открыл турникет.
— Приходите еще, — сказал он на прощание.
— Нет, уж лучше вы к нам.
Сурков и его попутчик вышли на улицу, где проносились автомобили и прогуливались молодые мамы. Мир казался невероятно цветным.
— Может, забухаем? — предложил попутчик.
— Нет, — протянул Сурков, — мне еще налоги платить.
— Это правильно, — согласился попутчик. — Как хоть тебя зовут, приятель?
— Сурков, — протянул ему руку Сурков, — Гоша.
Рука так и осталась висеть в воздухе. Его собеседник мгновенно исчез, словно родился голограммой.
* * *
После третьей неудачной попытки открыть дверь, Сурков позвонил в собственную квартиру.
— Кто? — раздалось из-за двери.
— Я, — спокойно ответил Сурков.
— Я бывают разные, — раздраженно вывел женский голос.
— Сурков.
Дверь через минуту открыли, но, как выяснилось, из любопытства, дабы узнать, кто же такой Сурков.
— Ты, что ли, Сурков? — спросила губастая цыганка лет пятидесяти.
— Я.
— И че те?
— Я здесь живу, — Сурков показал ключ.
— Я эту квартиру купила. У судебного исполнителя.
— Где его найти?
— В суде, где же еще?
— А как его зовут?
— Как, как — Сидоров.
Уходить Суркову не хотелось, но делать ничего не оставалось, и он направился в суд разыскивать судебного исполнителя Сидорова. В суде ему сказали, что служебная информация не подлежит разглашению, и что Сидоров будет только завтра.
— Как же так? — возмутился Сурков. — А где же я буду ночевать?
— А где вы ночевали сегодня? — спросила работница суда.
— В тюрьме.
— Вот туда и отправляйтесь.
Делать было нечего, и Сурков еще раз нанес визит губастой цыганке.
— Убирайся, — кричала последняя, так и не открыв дверь.
Сурков вернулся в суд и стал объяснять, что с ним произошло чудовищное недоразумение. Но клерк осталась холодна к его просьбам. Когда рабочий день закончился, работник суда закрыла двери на ключ и отправилась готовить мужу ужин.
Сурков вышел на улицу и побрел к Людмирскому. Оказалось, что его друг уже давно не живет в панельной пятиэтажке. Его дом находился за городом, и Сурков дошел туда только к утру.
— Просрал квартиру? — предположил Людмирский.
— Так точно, — согласился Сурков.
— Заходи, — пригласил Лешка.
Он налил неведомый доселе скотч и за рюмкой чая стал объяснять Суркову, что изменилось за последние девять лет.
Оказалось, что больше не надо платить комсомольские взносы, страной управляет президент, а наши ракеты не нацелены на США. Сурков так и не смог поверить, будто танки расстреливали парламент, а посреди Москвы взрывали жилые дома. Что на западном Кавказе идет уже вторая гражданская война, страну поделили с помощью каких-то ваучеров и подставных фирм, а станцию «Мир» утопили в Тихом океане. Папа Римский сломал руку, на Красную площадь сел немецкий самолет, и больше никто не верит в победу коммунизма.
