— Поммо потерял жену и ребёнка, — сообщил он Алкивиаду.
— А я потерял мать и сыновей, дочь, дядей и двоюродных братьев! Как выражаются наши друзья спартанцы, «кто не терял?»
Гнев охватил меня.
— Однажды ты сказал, что един в двух лицах — Алкивиад-настоящий и «Алкивиад»-политик. А кто же ты сейчас?
— Я — третий. Тот, который не выносит двух первых.
— Тогда этот третий Алкивиад может убираться в Тартар! — выпалил я.
Гнев блеснул в его глаза, но быстро угас, уступив место иронии и отчаянию.
— А ты можешь назвать себя другом одного Алкивиада и отвергнуть двух других?
— Я никогда не был твоим другом. — И я повернулся, чтобы уйти.
— Вернись, Поммо! Дай клятву! Будь одним из нас!
Быстро удаляясь, я слышал, как он, смеясь, зовёт меня.
— Только хорошие люди умирают молодыми! Разве спартанцы не учили тебя этому? Берегись, старина! Не искушай богов своей нравственностью!
Во дворе я схватил Симона, умоляя его вернуться домой ради детей. Он отказался, но на прощание крепко обнял меня. Его лоб лоснился от пота. Эта лихорадка слишком хорошо была мне знакома. Он уговаривал меня не уходить из этого дома, где ещё живы были смех и музыка.
— Ну и ступай себе! — воскликнул мой брат, когда я отошёл от него. — Ступай назад, к смерти. А я останусь здесь, где кипит жизнь, и буду с ней столько, сколько мне отпущено.
Вот, Ясон, журнал моего отца. Читай:
«Мужчина, 54, чума, смерть».
Это его собственное свидетельство о смерти. Диагноз себе он поставил сам.
Вскоре он начал слабеть. Сестра трудилась, делая всё, что умела. А потом симптомы появились и у неё. Она не стала снимать боль с помощью тех немногих лекарств, которые у нас ещё были. Лекарства она берегла для других.
Отец хотел избавить её от страданий. Дважды я мешал ему сделать это. Сколько ещё она протянет? Дней десять при такой адской боли, ответил он. Я всю ночь просидел с ней.
— Ты меня любишь, Поммо? — спросила она.
Я знал, чего она желает.
— Только ты не должен позволить отцу сделать это.
И снова я бродил по улицам. Я молил богов, чтобы те забрали её сами. Пусть она уйдёт сама. Но каждый раз по возвращении я находил её живой. Страдания её усилились.
— Ты солдат, Поммо. Будь же сильным.
Мы с отцом отнесли её в ванну. Она была лёгкая, как ребёнок.
— Да благословят вас боги, — сказала она.
Я сказал отцу, что он должен крепко держать её. Я подам знак кивком. И в этот момент я перерезал ей артерии.
— Да благословят вас боги, — повторила моя сестра. Она схватила нас с отцом за руки. — Да благословят вас боги...
Как повернётся язык произнести такое: «Я смотрел, как умирали моя жена и ребёнок»? Неужели для этого боги одарили нас способностью говорить — чтобы мы могли произнести эти страшные слова: «Я вскрыл вены моей сестре»?..
* * *
Полемид закрыл лицо руками. Я поднялся и обнял его. Грудь его сотрясалась от рыданий, он отвернулся. Тогда я поднялся, чтобы уйти, но на пороге всё-таки оглянулся. Он стоял в углу своей камеры, прижавшись щекой к каменной стене. Обхватив себя руками, он безутешно рыдал, вновь переживая своё давнее горе.
Глава IX
ПРИОБРЕТЁННАЯ ПРОФЕССИЯ
В ту же ночь умер мой отец. Он ушёл вслед за теми, кого я любил. Остались лишь моя тётка, дети моего брата, увезённые на север, где было безопасно, и сам Лион. Его с нами не было — он воевал на флоте. Я справил похороны, на которых присутствовали братья отца и женщины нашего рода. Осаждающие не позволяли нам выйти из города и пройти к родовой усыпальнице. Мы вынуждены были предать земле тела отца и Мери рядом с моей женой и ребёнком, у стен нашего городского дома. Когда я произносил последние слова прощания: «Пусть земля тебе будет пухом», душу мою согревала лишь одна мысль: останки любимых погребены в земле, которая им принадлежала. Там они обретут покой.
Они обретут покой, а я должен вернуться к войне, чтобы изгнать врага из нашей страны. Я найду корабль, запишусь на него и уеду.
Несколько дней спустя, проснувшись, я решил очистить дом и тотчас начал выносить вещи на улицу. Ещё не рассвело. Но не успел я начать, как сразу собралась толпа. Я засмеялся.
— Оставьте мне только оружие и то, на чём я смогу приготовить пищу.
Через пять минут всё было чисто. Поверишь ли, толпа уважила мою просьбу. Кухню они не тронули, и доспехи мои были на месте. Они оставили мне даже постель.
На следующий день — а может быть, в тот же вечер — ко мне подошёл друг моего отца. Он жил по соседству с нашим загородным поместьем. Выглядел он плохо. Мы поговорили о более счастливых временах, о детских играх, которыми я, бывало, забавлялся с его сыновьями и дочерьми. Не могу ли я в память о тех светлых днях оказать ему одну услугу?
— Это касается моей жены, — добавил он и более не проронил ни слова.
Прошло несколько минут, прежде чем я понял, чего он хочет. Я был поражён и убежал.
Через два дня этот человек пришёл опять.
— Моя жена помогла тебе родиться, Поммо. Во имя богов, прошу тебя теперь, помоги ей уйти.
Есть границы, друг мой, которые человек переходит, не понимая, что он делает. Но это был не тот случай. С тяжёлым сердцем я согласился и оказал ему услугу.
Спустя некоторое время о том же попросили ещё двое. Я выполнил и их просьбу. А почему бы и нет? Только хорошие люди умирают молодыми.
Между тем я продолжал свои попытки попасть на службу во флот. Но, должно быть, выглядел я так плохо, что офицеры принимали меня за больного. Для меня не находилось должности.
И всё это время меня преследовали знакомые и незнакомые люди, умоляя оказать последнюю услугу их близким. Я вошёл во вкус. Я говорил себе, что теперь я заменяю врача. Подобно моему отцу, я избавляю отчаявшихся людей от страданий. На самом деле моё лекарство куда лучше, чем припарки и микстуры, — оно действует. Ни один клиент ещё не жаловался. Я даже начал совершенствоваться в своём ремесле.
Однажды вечером ко мне постучался совсем другой посетитель. Это был Эвриптолем, он был верхом и вёл в поводу свободную лошадь. Когда я вышел, то в тени заметил Алкивиада, тоже на коне.
— Не беспокойся, — сказал я ему прежде, чем он заговорил, — я никому не рассказывал о твоих обрядах.
— Думаешь, я пришёл поэтому?
— Я вообще понятия не имею, почему ты делаешь то или другое.
