Две мучительные зимы минуло с того дня, как экспедиция отплыла из Афин, полная блистательных надежд; два лета тягомотины и деградации прошли с тех пор, как мы видели своих любимых и братьев, узнавали новости о родном доме, имели возможность прижать к сердцу тех, кто нам дорог. Да и подкрепление не слишком к нам торопилось.
И каждый из нас, повстречавшись с друзьями и родственниками, хотел своими глазами увидеть Демосфена. Командир шёл к берегу по воде, со шлемом под рукой, плащ намок и стлался за ним. Над частоколом его до хрипоты приветствовали войска. Вон он, братцы! Его лицо не желтовато-бледное, как у Никия, истомлённого болезнями и заботами, но загорелое, полное силы и решимости. Он не прикажет сразу возвести алтарь и вопросить богов о совете. Нет, он тотчас пошёл осмотреться и оценить положение вещей. Это Демосфен, ребята! Теперь наконец у нас есть победитель, тот, кого чествовали за Этолию, Акарнанию, Залив, тот, кто пленил спартанцев при Сфактерии!
Первым же приказом Демосфен повелел выплатить нам жалованье. Днём он выложил на столы сорок тысяч новых, только что отчеканенных монет. Вечером его речь была более краткой, чем у спартанца.
— Люди, я осмотрел эту проклятую дыру, и мне она не понравилась. Мы пришли сюда, чтобы разбить этих ублюдков. Пора начинать!
Его слова были встречены громкими ударами копий о щиты. Армия рёвом выразила одобрение.
Три ночи спустя пять тысяч солдат отбили Олимпий. После этого на рассвете силами в десять тысяч сиракузцы были выбиты из гавани. Флот снова занял скалу и заблокировал город. Следующей ночной атакой мы вернули себе целую милю нашей старой стены.
Потери были огромными. За четыре дня они превзошли годовые. Но с потерями приходилось мириться, коль скоро они стали ценой победы. Да и Демосфен не позволит ослабнуть победному движению. Он собрал доспехи с убитых и раненых, превратив в тяжёлую пехоту вспомогательные войска и даже поваров. Кавалерийское подразделение моего кузена оказалось среди преобразованных. Симон никогда не служил в пехоте. Такому за один вечер не научишься. Ни ему, ни его товарищам-кавалеристам не будет предоставлена роскошь лёгкой мишени.
Следующая атака намечалась на Эпиполы. Высоты следует отбить. Без них штурм города невозможен.
Глава XXI
ПОРАЖЕНИЕ НА ЭПИПОЛАХ
Во вторую вахту ночи десять тысяч тяжёлых пехотинцев и моряков с рационом на четыре дня (нам предстояло не только взять контрстену, но и удерживать её), с десятью тысячами лучников и пращников для поддержки, двинулись вперёд. Защищать периметр от возможной атаки флота не осталось никого, кроме моряков и обычной толпы. Демосфен считал, что рискнуть стоит. Он собрал всё, что имел, и бросил это против Гилиппа. Я был уверен, что атака увенчается успехом.
Однако ужас мне внушала тревога за двоюродного брата. Он ведь не был пехотинцем, а на этих скалах случиться могло что угодно, особенно в темноте, в отряде безлошадных кавалеристов, которые не умеют сражаться в тяжёлых доспехах и не приобрели надлежащей физической формы. А им предстояло карабкаться с грузом на высоты. Что ещё хуже, командиру Симона, Апсефиону, которого мы оба знали по Ахарнам как слабоумного, вообразившего себя героем, удалось сделать так, что его ребята окажутся на самом жарком участке боя — возле западного прохода через Эвриал. Там склон был самым открытым, а вражеские позиции лучше всего укреплены.
Эта «безлошадная кавалерия» под командованием Менандра будет в третьей волне нападающих. Мы с Лионом находились в первой волне, на левом фланге, позади тяжёлой пехоты аргивян и мессенцев, всего тысяча сто человек с четырьмя сотнями лёгких пехотинцев — метателей дротиков из городов Фурии и Метапонт. В центре соберутся все афиняне, а также части эгестян и леонтийцев — отборные подразделения с собственными пельтастами и поджигателями. На правом фланге — наёмники, в том числе из Аркадии, поддерживаемые двумя сотнями моряков с Керкиры в качестве копьеносцев; а затем ещё один отборный афинский отряд — «Эрехтей». Связать его с нашим крылом должны четыреста андросских, наксосских и этрусских моряков, вооружённых как гоплиты. Среди них и мой собственный отряд с сотней критских лучников и пятьюдесятью метателями дротиков из Япигии. Тяжёлая пехота атакует стены, непосредственно за нею пойдут лучники и пращники, стреляя через головы своих товарищей, чтобы очистить крепостной вал.
«Надводный борт», как называли мы Эпиполы, был высотой пятьсот футов. Рыхлый белый известняк порос низким дубом. С трёх сторон холм был отвесным, а с четвёртой, западной, он хоть и крут, но позволяет подняться. Там имеется беговая дорожка под названием Полидукей. В этом месте и расположились атакующие войска во время первой ночной вахты. Двести легковооружённых разведчиков уже начали подъём. Их задачей было отгородить фасад и обезопасить обрыв.
Ночь была жаркой и тёмной, как могила. Весь день войска не сомкнули глаз, были взвинчены до предела и нетерпеливы. Некоторые, наоборот, спали, боясь предстоящей ночи. Каждый нёс на себе пятьдесят фунтов — щит, шлем, нагрудную пластину, метательные снаряды и солдатский мешок, ибо приказ был — взять контрстену и построить свою собственную.
С нами были каменщики и плотники. Люди шли толпой, вытирая пот с лица, равнодушные ко всему. На остановках ложились кто куда, сунув под голову щит или просто камень, а то и устроившись на ногах соседа.
Многие сняли шлемы. Было жарко, в темноте ничего не видно. Другие скинули нагрудные пластины и наголенники. Бог Фобос постепенно вступал в свои права. Через поле можно было различить, как солдаты справляют нужду.
— Попахивает сражением, — заметил Лион.
Появился наш двоюродный брат Симон. Он увидел, как мы проходим, и отпросился повидать нас. Он был в полном облачении, на голове шлем с гребнем из конского волоса.
— Что сейчас будет?
— Мы ждём.
Я познакомил его с окружающими. Он знал Похлёбку из Афин, Занозу — ещё одного нашего товарища родом из Фегии, неподалёку от Марафона.
— Как это называется? — осведомился Заноза, показывая на гребень Симонова шлема.
— Аффектация, — подсказал Похлёбка. Они поддразнивали Симона, сами нервно посмеиваясь.
— Это от жары или от страха? — спросил Симон.
— И то и другое.
Я избавил его от шлема.
— А ты боишься, Поммо?
— Цепенею от ужаса.
Среди записей Лиона есть такое наблюдение:
«Когда солдаты пытаются определить источник своего страха, они редко называют его истинную причину. Чаще всего это некое совершенно постороннее и даже нелепое следствие».
Наш двоюродный брат приходил в ужас от одной только мысли, что Лион и я можем сегодня погибнуть вместо него. Это будет бесчестно, потому что он заслужил смерти — он, а не мы. Он уже клялся изменить свой образ жизни.
