Фрасил был уже в Афинах с основными силами флота, команды которого были готовы поддержать своего командира во всём. При этом смертный приговор Алкивиаду отменен не был. У него имелись предчувствия касательно того, что народ встретит его плохо. Двоюродный брат Алкивиада Эвриптолем дал хороший совет. Из Афин сообщили, что перед прибытием флагманской эскадры из двадцати кораблей ожидаются галеры с зерном (двадцать семь галер ждали у Самоса и ещё четырнадцать должны были выйти из Понта). Это известные корабли видных семейств — особенно тех, кто больше всех пострадал от вторжения спартанцев. Нагружены они зерном для города, чтобы напомнить ему: это дар на стол Афин от сына, отвергнутого Афинами. Всего лишь хорошие манеры, как отметил в письме Эвро. Ведь неприлично явиться на праздник с пустыми руками.
Итак, галеры были отправлены. Они вошли в порт Пирей за два дня до эскадры в сопровождении быстроходного курьера с инструкциями возвратиться с сообщением о прибытии зерна. Но появление торговых судов вызвало в порту огромное воодушевление при известии о том, что следом идут корабли Алкивиада. Народ не позволил отплыть тендеру, пока не будет организован надлежащий приём. Тем временем эскадра приближалась, ничего не зная о том, что её ожидает. На кораблях уже начали побаиваться. Огибая мыс Суний при резком западном ветре, ведущие корабли обнаружили десяток трирем, идущих против солнца, так что различить их эмблемы было невозможно. Молодой Перикл, командовавший авангардом, развернул корабли по фронту, чтобы обороняться. Но затем стало очевидно, что приближающиеся суда не несут опасности. Они были украшены гирляндами. На них находились родственники моряков и знатные люди города. Они приветствовали возвращающихся домой.
Но Алкивиад всё ещё боялся предательства. Под плащом у него была не лёгкая нарядная кираса, а боевая бронзовая нагрудная пластина. Он повторял группе морских пехотинцев распоряжение быть начеку и оставаться возле него. Корабли, двигавшиеся двумя колоннами, рассеялись по одному, приближаясь ко входу в гавань Ээтионею. «Антиопа» находилась в колонне седьмой, готовая сразу развернуться в случае предательства. Теперь мы видели бастионы. Блестели железные наконечники копий, оружие большого числа пехоты. На флагмане подняли боковые экраны. Но когда корабли рассыпались по всему фронту бастиона, люди увидели, что блестит не оружие, а женские украшения и детские игрушки. Вверх взмыли облака венков. Юноши запустили конфеты, свисающие с еловых волчков, которые старики на пристани вырезают ножом. Такие волчки могут долго парить в восходящих потоках воздуха. Теперь они летели над головами, стуча о корпуса судов и разбрызгивая воду среди вёсел.
Прорвалось вперёд небольшое судно, приветствуя героев. Казалось, празднует весь город. Корабли двигались теперь параллельно Хоме. Некогда там собрались перед apostoleis триерархи флота, чтобы получить благословение Совета и разрешение отплыть на Сиракузы. На мол сразу хлынула такая толпа, что покрыла его полностью. «Аталанта» приблизилась к нашему правому борту, скрывая свои преимущества. Сквозь такелаж нашей кормы мелькнула фигура Эвриптолема. Он сверкал лысым черепом. Одной рукой он обхватил себя, словно стараясь сдержать порыв, другой приветственно размахивал соломенной шляпой.
— Неужели это ты, брат? — прошептал Алкивиад, наклоняясь вперёд, словно встретил видение, и неуверенно помахал в ответ. Впереди возвышался фронтон Бендидия, а внизу была видна наклонная булыжная мостовая перед храмом Артемиды Фракийской. «Кратиста» и «Алкиппа» уже выполняли разворот. Украшенные гирляндами эфебы стояли на берегу в ожидании «Антиопы». По палубе разлился звон металла — народ бросал монеты. Мальчишки свешивались с планширов и дрались со сверстниками, подбирая деньги.
Там, где Северная стена примыкает к Транспортной дороге, этому скорбному пути, по которому я шёл много лет назад, возвращаясь из Потидеи, там, где во время чумы лепились лачуги обречённых, — там была теперь аллея радости. Конники ждали командиров. Подковы лошадей топтали ковёр лаванды. Хотя прочие стратеги ехали отдельно, толпа не обращала на них внимания. Все повернулись, чтобы посмотреть на Алкивиада. Отцы показывали его сыновьям и женщинам, пожилым и молодым, а те цеплялись за них и падали в обморок.
Его на руках вознесли на Пникс, склоны которого были усеяны жрецами. Люди сидели даже на деревьях, как птицы. По пути провели церемонию перед Элевсином. Здесь, в час изгнания Алкивиада, архонт поднимался перед толпой, дабы отдать распоряжение вычеркнуть имя изгоя из katalogos граждан и воздвигнуть стелу позора, которая не позволит народу забыть о его вероломстве и измене. Теперь, дрожа, приблизился новый basileus, чтобы передать этому же человеку восстановленное право на его владения в пределах города и на конюшню в Эрхие, которая была конфискована во время его ссылки, а также на доспехи. Он вручил Алкивиаду опоздавшую награду за храбрость, проявленную при Кизике. Архонт сказал, что стелу разрушили и бросили в море.
Во время всех этих ритуалов Алкивиад держался сурово и отстранённо, чтобы вызвать в зрителях нечто вроде благоговейного страха. Ибо человек, перед которым они теперь так униженно вытанцовывали, уже больше не был аристократиком, которого реабилитировали по прихоти народа. Он был командующим, одержавшим множество побед, получившим множество боевых ранений. Он вернулся во главе такого флота, что одним лишь словом своим мог взять государство в свои руки и всех их уничтожить. Собрание следило за каждым движением его бровей, ожидая грома и молний, как дети ожидают беды от учителя, стоит тому взять в руки палку. А когда всенародное публичное покаяние он встретил с выражением нетерпения и даже пренебрежения на лице, сразу отдавая адъютантам все награды и перечни своих заслуг, даже не взглянув на них, в толпе стало возрастать беспокойство.
На площади перед храмом Амазонок процессию догнали триумфальные повозки. Они несли эмблемы и боевые штандарты противника, их тараны, щиты, доспехи их военачальников. В этой давке понадобились бы часы, чтобы добраться до Акрополя, где все эти трофеи будут посвящены Афине. Поэтому Алкивиад жестом — голос в таком гвалте не расслышали бы — приказал остановиться здесь. Такое предусмотрено не было, однако получилось так, что весь груз славы нашёл себе приют у мраморного постамента Антиопы, матери дочерей царя Поэра, чьим именем назван его флагман. Там были начертаны стихи, посвящённые Тесею:
С дарами возвратясь, пришёл он к тем,
Чья ненависть его из дома изгоняла.
У ног статуи Победы ему были представлены его сыновья и сыновья его родственников, одетые в белые одежды взрослых мужчин, с ветвями ивы в руках, с миртовыми венками на головах. Народ ожидал, что это зрелище уж конечно смягчит суровое выражение его лица. Но получилось наоборот. Алкивиад увидел тех, чьё детство прошло без него, ибо его ссылка длилась восемь лет. Это лишь усилило его отчуждённость и тяжесть утраты. Сколько было других, отсутствующих, потерянных! Его семья давно мертва: мать, отец, жена, дочери-младенцы, брат и сёстры, погибшие от чумы и во время войны, старики, умершие в его отсутствие. Теперь ему представляют новое поколение. Когда он видел город в последний раз, эти дети ещё не родились; жёны с собственными младенцами на руках были тогда юными девушками, а мужчины помнились ему безбородыми юнцами. Большинство из них он не мог ни узнать, ни назвать по имени. Когда глашатай выкликал новое имя, сердце Алкивиада молчало,
