Впереди наступающих шёл Лисандр. Он крикнул Киру, чтобы тот пробирался к нему: “Прорывайся, я поддержу тебя!” Их разделяло небольшое пространство, сплошь заполненное афинскими эпибатами — такими же, как я, без корабля, — и кавалеристами во главе с Алкивиадом и Адимантом. Корабли трещали, охваченные пламенем, из ноздрей коней шёл пар, люди вопили так, что звенело в ушах.
— Видите, люди Греции? — кричал Алкивиад, показывая на противника. — Спартанец сражается рядом с варваром!
— За свободу! За свободу от тебя, спесивый негодяй! — рявкнул Лисандр.
Спартанец сжал коленями бока коня и метнул копьё через толпу на таком близком расстоянии, что оно пролетело всего три длины своего древка, после чего с громоподобным звоном воткнулось в щит врага. Алкивиад принял удар на повреждённую руку. Наконечник пробил бронзу, расщепил дубовую подкладку и остановился на волоске от тела.
— Он ранен!
С обеих сторон люди закричали от неожиданности. Спартанцы и персы бросились вперёд, чтобы убить Алкивиада. Афиняне сплотили ряды ещё теснее, если такое было возможно, воздвигая живую стену перед своим командиром. Пехотинец, находившийся рядом, закрыл его своим щитом — у Алкивиада не осталось сил, чтобы держать собственный. Дротики вонзились в спину героя, пики проткнули его коня. Тучи стрел летели над его головой.
Конники Лисандра набросились на него. Алкивиад рубил топором древки пик и шлемы, украшенные плюмажем. Я был в нескольких метрах от спартанца. Я находился так близко, что видел бороду под “щеками” его шлема, когда он отбивал щитом брошенное в него копьё.
— Бросай туда, Лисандр! — громко крикнул Алкивиад, указывая на Кира. — Бросай копьё в перса и переходи на сторону Леонида!
Он, конечно, имел в виду того спартанского царя, который два поколения назад так храбро сражался при Фермопилах и пал, защищая Грецию от персов.
Лисандр вскипел:
— Ты даже сейчас не можешь не играть на публику, актёр!
— Он здесь, твой царь, — он метит тебя клеймом предателя Греции!
Наши морские пехотинцы сделали последний бросок, чтобы захватить Кира. Снаряды дождём летели с кораблей и дамбы. Принц и его кавалеристы отступили.
— Убейте его! — громом пронёсся голос Антиоха над общей свалкой.
Юный перс, преследуемый афинянами, бросился к концу Птерона.
— Люди Персии! — крикнул Кир на своём языке (так нам передавали потом). — Решайте, будет жить ваш принц или умрёт!
Без возражений, не дрогнув, защитники Кира направили своих коней на копья афинян, оттесняя их и потрясая своей величественной жертвенностью. Они создали пространство для своего господина, и Кир пришпорил коня. Принц прорвался под защитой бронзы спартанских конников.
Настал момент последнего броска. Толпа против толпы, и каждая стремится сбросить противника в море. Дрались молча. Люди не кричали, даже не стонали. Лошади больше не всхрапывали. Был слышен лишь тот звук, который заставляет всех знавших, что такое бой, просыпаться в ужасе.
Врага было слишком много, нас — слишком мало.
Мы отступили. Погрузились на корабли и отплыли. Штурм закончился. Алкивиад находился на “Тихе”. Антиох рассказал мне потом, что люди окружили его плотным кольцом и, указывая на большой пожар, бурно приветствовали его триумф.
Он тогда ничего не сказал. Только потом, после рассвета, на берегу Самоса, когда врачи вымыли и перевязали его, он вызвал к себе по очереди Адиманта, Аристократа, Антиоха, Мантитея и меня. Он убеждал нас, что отныне мы должны каждый идти своим путём.
— Сегодня ночью закатилась моя звезда, — сказал он.
После сражения появился анекдот про Лисандра. Говорили, что на собрании в Артемисии доложили, что сожжены или выведены из строя сорок четыре из восьмидесяти семи трирем, вместе с верфями, ремонтными мастерскими, крепостными валами вокруг Птерона. У Лисандра произошло столкновение не только с принцем Киром, которому предстояло отчитаться в использовании золота его отца, но и с представителями эфората Спарты, его официальными начальниками.
— И как это называется, Лисандр? — спросили наварха, показывая на руины порта.
— То, что есть, — ответил, по слухам, Лисандр. — Победа».
Глава XLII
ТЯЖЁЛАЯ РАБОТА — ГРАБЁЖ
Сохранить дневники молодого Перикла вместе с эмблемами «Каллиопы», погибшей впоследствии в сражении у Голубых Скал, и «Старания», у руля которого он стоял у Аргинусских островов, было для меня делом чести. Это был его последний приказ. Сейчас мы вернёмся к этим событиям.
Возвратимся же к Полемиду, которого мы оставили в тот момент, когда они с Теламоном выскакивали из горящего склада.
Пользуясь темнотой и суматохой, он успешно добрался до Эфеса. Ожоги привели к шоковому состоянию, которое настигло его в пригороде южнее города. Полемид должен был где-то укрыться.
После налёта береговая охрана Лисандра удвоила посты и патрули. За поимку афинян были обещаны награды. Местные жители, мальчишки и женщины, участвовали в облавах. Полемид питался мышами и ящерица ми, пойманными в канавах, где он скрывался, а также пореем и редиской, украденными ночью с огородов. Он видел, как ночами боевые корабли Афин выходят в разведку. Он подавал им сигналы и однажды даже попытался доплыть, но у него не хватало сил. Он сказал мне, что прятался, как крыса.
Подошёл и минул срок родить его жене Авроре. Теперь у Полемида был ребёнок — или он это предполагал. Днём он не осмеливался искать корабль или передать письмо. Как обычно, он не хотел рассказывать мне о том, что считал слишком личным. Но нетрудно представить себе его состояние: он боялся за свою жизнь, которую сейчас отчаянно хотел сохранить — ради жены и ребёнка. Он испытывал ужас оттого, что в момент родов не смог находиться рядом с ней. Он причинил ей горе — ведь она даже не знала, жив ли он до сих пор.
Потом я попал в Афины. Город отрезвел, он был сдержан и похмельно постанывал после бурного опьянения Алкивиадом. Как уважаемая мать семейства вновь подпоясывается и обретает чувство собственного достоинства после дионисийских плясок, так и Афины, вздрогнули и ополоснули себе лицо, демонстрируя коллективную амнезию. Неужели мы действительно говорили это? Делали это? Обещали это? Те, кто бессовестнее всех плясали под дудку нового господина, теперь пришли в себя и, раскаиваясь в былом энтузиазме, с холодным равнодушием отрекались от прежних слов. Чем униженнее человек искал расположения Алкивиада, чем щедрее финансировал его предприятие, тем усерднее теперь выказывал полнейшее равнодушие и клялся, что он — выше такого раболепства.
И когда люди поняли, как близко подобрались к тому, чтобы лишиться свободы, их решение никогда больше не допускать подобного умопомешательства ещё более укрепилось. Страшась толпы, олигархи сомкнули ряды. Демократы терзались угрызениями совести за готовность пожертвовать свободой. Лозунг толпы был краток и понятен: «Каждый побег, выросший выше прочих, должен быть вырван». Новые радикалы, возглавляемые Клеофонтом, не распластаются перед Алкивиадом, они побьют любого, кто возвысится над Ним, Суверенным Народом.
