– Ну ладно, – скрипнул он зубами, – никакое запирательство тебе все равно не поможет. Кто была эта… эта нечисть, с которой тебя видели вчера?!
Я молчал по-прежнему. Отец стал приподниматься со стула, но тут вмешался инспектор.
– Дэвид, – сказал он вполне миролюбиво, – сокрытие богохульства, в особенности, когда речь идет о подобии человека, вещь очень серьезная, и я хочу, чтобы ты понял это. За подобное укрывательство людей сажают в тюрьму. Долг и обязанность каждого – немедленно сообщить мне о любом отклонении, даже о любом сомнительном случае. Здесь же, если только Эрвинов мальчишка не ошибся, речь идет о явном отклонении от НОРМЫ, о самом настоящем кощунстве. Он сказал, что эта… этот ребенок… Словом, что у нее на ноге шесть пальцев. Это правда, Дэвид?
– Нет, – с трудом выдавил я.
– Он лжет! – крикнул отец.
– Ну что ж, – протянул инспектор, – если это неправда, то ничего страшного не случится, и ты можешь нам честно сказать, кто она и откуда. Ведь так, Дэвид?
Я ничего не ответил ему, да и что мне было сказать? Мы молча смотрели друг на друга.
– Ты не можешь не согласиться со мной, Дэвид, – терпеливо и настойчиво добивался от меня ответа инспектор. – Если все это неправда…
– Хватит! – резко перебил его отец. – В конце концов это мой сын, и справиться с ним – мое дело. Ступай к себе! – бросил он мне, даже не взглянув при этом в мою сторону.
Одну секунду я колебался. Я хорошо знал, что означало его «иди к себе», но я знал и то, что в том состоянии, в каком был сейчас отец, он изобьет меня независимо от того, скажу я правду или нет. Я повернулся и пошел к двери. Отец двинулся за мной, прихватив со стола хлыст.
– Это мой хлыст, – ледяным тоном произнес инспектор.
Отец, казалось, не расслышал его. Тогда инспектор встал с места и повторил фразу так, что отец поневоле остановился. Секунду или две он с яростью смотрел на инспектора, потом швырнул хлыст на стол и вышел следом за мной.
Не знаю, где была в это время мать. Может быть, она просто боялась отцовского гнева. Ко мне зашла Мэри, помогла раздеться и лечь в кровать. Она не могла удержать слез. Я же изо всех сил старался держаться стойко, пока она была рядом. Но когда она, дав мне выпить горячего бульона, вышла из комнаты, слезы хлынули у меня из глаз. Я ревел не от боли, вернее не от физической боли, а от стыда и беспомощности: с отчаянием я сжимал в руке прядь каштановых волос, перевязанных желтой лентой, и захлебываясь в рыданиях, бормотал:
– Я ничего не смог сделать… Софи… Я ничего… ничего не смог!
Глава 6
Вечером, когда мне стало лучше, я услышал, что Розалинда пытается поговорить со мной. Чувствовал я тревогу и остальных наших. Я рассказал им про Софи, теперь это уже не было тайной. Мой рассказ напугал их, и я постарался растолковать им, что отклонение, во всяком случае, такое маленькое и несущественное, не может считаться кощунством. И все же для них это явилось своего рода шоком. Ведь то, что я говорил, шло вразрез со всеми общепринятыми понятиями о НОРМЕ. Они верили в мою искренность, да и как могло быть иначе? Разговаривая мыслями, невозможно лгать. Но их поразила сама идея, что кощунство может не быть омерзительным… Переступить через это они еще не могли. Во всяком случае сейчас они не могли ничем мне помочь, и я не очень жалел, когда один за другим они замолкли.
Я был очень измучен, но долго не мог заснуть. Я лежал и представлял себе, что Софи с родителями успели добраться до Джунглей, их преследователи, несолоно хлебавши, повернули обратно, и мое предательство ничем не повредило Софи.
Когда я, наконец, заснул, мой сон был полон кошмаров. В беспорядке мелькали передо мной страшные видения. Вновь мы все собрались во дворе, и мой отец держал за руку Софи, готовясь свершить Очищение… Проснулся я от своего крика, умоляющего отца остановиться… Я боялся заснуть вновь, чтобы не увидеть опять этот кошмарный сон, но все-таки вскоре заснул… Теперь я увидел другое: вновь, как в детстве, передо мной простирался Город, его дома, улицы и странные блестящие предметы, летевшие по воздуху. Уже много лет я не видел этого во сне, но Город был в точности такой, как раньше, и почему-то этот давно забытый сон успокоил меня…
Мать зашла ко мне на следующий день, но в глазах ее я не увидел ни сочувствия, ни даже сожаления, разве только легкую брезгливость. Ухаживала за мной Мэри. Она запрещала мне вставать с постели весь день, и я молча лежал на животе, чтобы не тревожить израненную спину, соображая, что бы предпринять для побега. Я решил, что лучше всего попробовать достать лошадь, и все утро придумывал, как украсть одну из наших рабочих лошадей, чтобы ускакать на ней в Джунгли.
Днем ко мне заглянул инспектор. Он принес с собой кучу сладостей. Поначалу я хотел было потихоньку расспросить его о Джунглях, разумеется, так, чтобы он не догадался о моих намерениях; будучи специалистом по отклонениям, он наверняка должен был знать о Джунглях больше, чем кто бы то ни было. Но я сразу выкинул эту мысль из головы: он моментально раскусил бы меня.
Говорил он со мной участливо и даже с жалостью, но пришел он не просто меня проведать. Я понял это с первого же его вопроса.
– Скажи, Дэвид, – спросил он, жуя конфеты, – ты давно знаешь дочку этих Уэндеров?
Теперь уже не было смысла скрывать что-либо, и я сказал ему правду.
– А ты давно заметил отклонение у этой самой… Софи? – был следующий его вопрос.
– Давно, – прошептал я.
– Ну, примерно, сколько времени ты знал об этом?
– Месяцев шесть.
Брови его приподнялись, и выражение лица стало серьезным и озабоченным.
– Это плохо, Дэвид, – сказал он. – Это очень плохо. Это называется сокрытием преступления, и ты не мог не знать об этом, так ведь?
Я отвел глаза и невольно заерзал под его пристальным взглядом. Ерзанье это причинило мне боль. Превозмогая ее, я постарался объяснить:
– Это… Это было совсем не так, как нас учат в церкви. Эти… пальцы… Они были такие маленькие…
– «И каждая нога должна иметь по пять пальцев…» – продекламировал инспектор, пододвигая ко мне кулек с конфетами. – Ты хорошо помнишь это место из Определений?
– Д-да, – выдавил я с трудом.
– Пойми, Дэвид, каждая часть Определений очень важна, и если кто-либо не соответствует хоть самой малой их части, значит, он не человек. Значит, у него нет души. Значит, он не образ и подобие Господа, а имитация, подделка. А во всякой подделке обязательно есть неточность. Только Богу дано создать истинное свое подобие, а подделки, пусть многие из них выглядят почти во всем похожими на нас, не от Бога. Став старше, – продолжал он, – ты многое будешь понимать лучше, чем теперь, я же хочу знать одно: ты знал про отклонение у Софи, знал давно и не сообщил об этом ни мне, ни отцу. Почему?
