Это было жутко здорово – узнавать все новые и новые вещи. Я начинал понимать многое из того, что пытался втолковать мне Аксель, но что раньше было для меня почти пустым звуком. Но все это еще в большей степени вынуждало нас таиться и быть постоянно начеку – я чувствовал, что от этого ощущения мне уже не избавиться никогда. Было очень трудно все время помнить, что можно говорить, а что нет. Стоило огромного труда промолчать, слушая безграмотные разглагольствования старших, выслушивая нелепейшие объяснения самых простых и очевидных вещей, делать те или иные вычисления, зная, что есть другой способ добиться того же результата, гораздо более легкий и удобный…
Случалось, мы бывали неосторожны: порой чьи-то соседские брови недоуменно хмурились, когда у кого-то из нас вырывалась непроизвольная реплика, словцо… Но подобных ошибок с нашей стороны становилось все меньше и меньше, потому что чувствительность к опасности росла в нас с каждым днем. И так вот, находясь в постоянном напряжении, всегда начеку, мы прожили шесть лет, не вызвав ни у кого прямых подозрений. Может быть, так продолжалось бы и дальше, если бы в один прекрасный день мы не обнаружили, что нас уже не восемь, а девять.
Глава 9
Самое странное для нас было то, что девятой оказалась моя маленькая сестренка – Петра. Она была такой обычной, такой нормальной, что никому и в голову не могло прийти, что она – одна из нас. Прелестная, жизнерадостная девчушка с золотистыми локонами… Я и теперь легко могу представить ее себе такой: чистенькая, всегда нарядная, ни секунды не сидящая на месте, носящаяся по двору и таскающая за собой косоглазую куклу – самую свою любимую, хотя и довольно уродливую игрушку. Она и сама была, как игрушка, чудная, забавная игрушка, как и все дети, немного капризная, с мгновенными переходами от слез к смеху, от обид к радости. Я очень любил ее, да и все, даже отец, готовы были в любой момент оторваться от дел, чтобы приласкать ее. И никогда бы мне в голову не пришла мысль о какой-то ее необычности, если бы однажды…
Нам всем тогда очень хотелось пить. Мы косили траву вшестером – я и пятеро работников с нашей фермы. Я остановился передохнуть и протянул свою косу соседу, желая поменяться с ним, как вдруг меня ударило… Никогда мне не доводилось испытывать ничего похожего. Всего секунду назад я, не торопясь, выпустил из рук косу и с удовольствием потянулся, а в следующий момент что-то физически ударило меня, словно внутри головы что-то взорвалось. Я буквально пошатнулся от этого удара. Потом пришла боль – сильная боль, неудержимо, помимо моей воли толкающая меня вперед, причем в первые несколько мгновений я даже не думал, идти мне или нет – я просто подчинился этой, зовущей и толкающей меня вперед, боли. Под удивленными взглядами всех, кто был со мной рядом, я стремительно пересек поле и побежал. Я не отдавал себе отчета в том, почему я бегу именно в этом направлении – через овраг, вдоль забора, вниз к пастбищу и к реке…
Продираясь сквозь заросли, краем глаза я видел поле, примыкающее к реке, поле Ангуса Мортона с тропинкой, рассекающей его посередине, которая вела к мостику… По этой тропинке неслась, как сумасшедшая, Розалинда. Я спустился к реке и побежал вниз по течению – туда, где было много глубоких омутов. Что-то по-прежнему неудержимо толкало меня вперед, хотя сознание мое отказывалось понимать, куда и зачем я бегу. Река в этом месте дважды образовывала небольшие заводи. Я подбежал ко второй и с разбегу нырнул в нее. Через секунду я оказался лицом к лицу с Петрой, которая бултыхалась в воде, уцепившись за растущий на берегу возле самого краешка реки куст. Куст еле-еле держался на земле остатками корней, еще минута – и он сорвался бы в воду. Сделав несколько взмахов руками, я подплыл к Петре и обхватил ее под мышками.
Боль, не покидавшая меня все это время и толкавшая сюда, сразу прошла. Я вытащил Петру из воды и усадил на берегу. Только тогда я оглянулся и увидел рядом с собой Розалинду. Лицо ее выражало сильнейшую тревогу, и она глядела на меня с немым вопросом.
– Кто это был? – выговорила она наконец дрожащим голосом и приложила трясущуюся руку ко лбу. – Кто мог так сделать?
Я коротко объяснил, как было дело.
– Петра? – недоверчиво переспросила она.
Я уложил сестренку на траву. Она была почти без сознания, но дышала уже ровно. Ничего страшного с ней как будто не случилось. Розалинда подошла к нам и тоже наклонилась над Петрой. Мы молча глядели на вымокшее платье девчушки и потемневшие от воды кудряшки. Потом мы отвели глаза от Петры и поглядели друг на друга.
– Я и понятия не имел, – сказал я, – никогда бы не подумал, что она одна из нас.
Розалинда прижала ладони к лицу и неуверенно провела кончиками пальцев по лбу. Потом она покачала головой и посмотрела на меня очень внимательно: в глазах ее еще отражалась боль от испытанного только что удара.
– Она не одна из нас, – прошептала Розалинда. – Она… что-то вроде нас, но… не такая. Никто из нас не сумел бы так приказать. Она… Она что-то большее, чем мы…
В это время к нам уже подбегали люди, кто-то заметил, как я сломя голову мчался по полю, кто-то видел Розалинду, выскочившую из дому, как на пожар. Я взял Петру на руки, чтобы отнести домой. Один из наших работников, с которым я был на косовице, озадаченно смотрел на меня, пытаясь что-то сообразить.
– Как это ты узнал, что она здесь? – наконец проговорил он. – Я не слышал ни звука, а ведь был рядом с тобой.
Розалинда мгновенно обернулась к нему. На лице у нее было написано крайнее изумление.
– Не слышали ни звука? – самым естественным тоном переспросила она. – Да она же орала, как будто ее режут! Ее и глухой бы услыхал миль за десять!
Работник с сомнением покачал головой, но мы с Розалиндой уверенно твердили свое, и нам как будто поверили. Я не стал продолжать этот разговор и постарался как можно скорее уйти.
Той же ночью впервые за многие годы, я вновь увидел свой старый сон – Очищение. Только на этот раз, когда нож сверкнул в правой руке отца, левой рукой он держал не теленка, не Софи, а… Петру! Я проснулся в холодном поту…
На следующий день я пытался поговорить с Петрой – поговорить мысленно. Я ужасно хотел объяснить ей, как важно, чтобы она держала свое умение передавать мысли в секрете и ничем себя не выдала. Я старался долго, но у меня ничего не выходило: никакого контакта у нас с ней не возникало. Ко мне присоединились все наши, старались терпеливо, но безрезультатно. Я хотел было предупредить Петру обычными словами, просто поговорить с ней, но Розалинда была против.
– Скорее всего она сумела это сделать, потому что здорово испугалась, – сказала Розалинда. – Если она сейчас не отвечает нам и вообще никак не реагирует, то, по-моему, она просто не понимает, что с ней произошло… И не помнит. Поймите, в этом случае ее нельзя посвящать в нашу тайну! Не надо! Ей всего шесть лет, и подвергать ребенка такому риску просто нечестно!
В конце концов мы все согласились с этим. Мы знали, как трудно следить за каждым своим словом, даже когда ты уже привык к этому. Мы решили отложить разговор с Петрой, пока какой-нибудь случай не сделает этот разговор неизбежным или пока она не подрастет настолько, чтобы понять, о чем мы хотим ее предупредить. Пока же мы решили время от времени пробовать говорить с ней, и если нам так и не удастся установить с ней контакт, пусть все идет своим чередом.
