Я разделась и залезла под одеяло. Джек обнял меня, как всегда, и я протянула руку, чтобы выключить свет.
Закрыла глаза, притворяясь спящей. Через несколько минут дыхание Джека стало глубоким и ровным. Снаружи не было вообще никаких звуков. Совсем. Ни отзвуков далекой дороги, ни соседей. Тишина давила на уши.
И тогда я что-то услышала. Крик лисицы. Как детский плач в ночи.
Мне нужно было навестить Дэйви у него в комнате и спросить, что он имел в виду. Я не могла преодолеть любопытства, и это был единственный способ его увидеть. Из своей комнаты он выходил только по заранее известным поводам. На следующее утро, сославшись на недомогание из-за беременности, я поднялась наверх, но остановилась возле двери Дэйви.
Слышны были взрывы, шум звездолетов, иногда хохот самого Дэйви. Я постучала и осторожно открыла дверь. Было темно, все шторы задернуты.
Он не поднял глаз, не шевельнулся, никак не отреагировал на мое присутствие.
– Дэйви! – позвала я, оглядывая через плечо коридор, – Дэйви!
Он меня не замечал. Я стояла в нескольких футах от него, неловко прикрывая живот руками. Комната была большая, набитая предметами, связанными с различными его увлечениями: с космосом, компьютерными играми, фотографиями и плакатами из журналов по всем стенам.
Видимо, Дэйви закончил уровень, потому что игровая консоль затихла и он поднял глаза. Не то чтобы на меня, но на экран больше не смотрел. На нем были спортивные штаны, футболка, ноги босые. Никогда не видела его в домашней одежде.
– Мне хотелось бы знать… когда мы с тобой вчера были внизу… что ты имел в виду? – спросила я сбивчиво.
Он ничего не ответил, и я чуть приблизилась к нему:
– Дэйви, прости, но когда ты говорил про то, что Джек спланировал – что ты имел в виду?
Я старалась говорить тихо и быстро, ведь надо только выяснить и тут же уйти.
Как только я назвала имя Джека, Дэйви быстро обернулся ко мне. На долю секунды встретился со мной взглядом. И прошептал:
– Неприятности.
– Нет, Дэйви, нет, никаких неприятностей.
– Неприятности, – прошептал он, потом встал, зажимая уши, и крикнул: – Я не смогу играть, если снова неприятности!
– Нет, я только хотела…
– Неприятности! – взвыл Дэйви, подбежал к игровой консоли и закрыл ее руками.
– Что ты здесь делаешь? – прозвучал у меня за спиной ледяной голос.
Я обернулась, это был Джек.
– Да… просто зашла, – забормотала я.
У Джека в руке был стакан с чем-то оранжевым.
– Тут витамины, тебе от утренней тошноты. – На лице его была ярость. – Что ты здесь делаешь?
Он подошел к Дэйви и присел рядом, стараясь поймать его взгляд.
– Никаких неприятностей, приятель. Совсем. Никаких неприятностей.
Дэйви быстро закивал, будто успокоившись, и сел обратно на кровать. Я медленно попятилась за дверь, дошла до нашей комнаты. Щеки у меня горели.
Джек пришел через несколько минут. Он ничего не сказал, только взмахнул руками, будто спрашивая: «Ну?»
– Извини меня. Я только…
– Так нельзя, – перебил он меня. – Нельзя просто так с ним заговаривать. Входить в его пространство. Он не может… в общем, с ним так нельзя.
– Я знаю, что виновата, – сказала я.
Джек поставил стакан на комод и больше не стал ничего говорить. Я смотрела ему в глаза. Значит, он не слышал. Я медленно выдохнула через нос. Он не знал, про что я спрашивала Дэйви, что выясняла. Я легла на кровать, больше ничего не сказав.
Больше так делать нельзя.
Глава 11
Я прислушивалась к тиканью часов, тихому жужжанию включающегося компьютера. Я закончила письмо, начатое накануне, и положила его на стул моего руководителя. Он этого терпеть не мог, но иначе забывал важные документы; они терялись среди книг, судебных бумаг и писем, загромождающих его стол. В больнице такой неорганизованности не потерпели бы.
– Рейчел! – Он как раз вошел в комнату. Его звали Пол, но он любил, чтобы я называла его мистер Гринт.
Я вздрогнула. Я слушала медицинскую передачу через наушники и почувствовала себя виноватой, хотя еще даже девяти часов не было. Он глянул на меня пренебрежительно, потом взял со стула письмо и прочел.
– Нет-нет, – сказал он, подняв его вверх и подходя ко мне. – Я продиктовал «гипергликемические».
– Да, – ответила я.
– А ты напечатала «гипо». Исправь, пожалуйста.
Я просмотрела письмо: «Истица страдает от повторяющихся гипогликемических эпизодов и должна всегда иметь при себе шоколадку».
Я взглянула на Пола. Он читал что-то в телефоне, нетерпеливо вздыхая, пока его древний компьютер медленно просыпался. Пол никогда его не выключал, потому что запускать приходилось слишком долго. Подергав мышь, он снова громко вздохнул.
Я внимательно посмотрела на письмо. В нем все было правильно. Я встала, чувствуя себя неудобно в туфлях на каблуках, снова села. Но нет, Пол ведь не прав – я снова встала, – надо ему сказать.
– Там «гипо», – я подошла к нему и пыталась найти на его столе место для письма. – «Гипо» – значит «ниже».
– Нет, там «гипер». Ипохондрик, точнее, гипохондрик – человек, слишком озабоченный собственным здоровьем. «Гипо» – слишком.
– «Гипо» означает «ниже», а «хондрия» – это живот. Ипохондрией называется тревожное чувство под ложечкой. «Гипотония» – это пониженное кровяное давление, а «гипер» – как в слове «гиперактивный» – «слишком высокий».
Я попыталась сделать извиняющееся лицо. Нарушила субординацию, не спорю, но хотя бы он не будет ни перед кем, кроме меня, выглядеть идиотом.
– Верно, верно, – заморгал он. Брови у него были черные, чуть подернутые белыми ниточками. – У тебя же медицинское образование, да?
– Да, – ответила я, будто «медицинское образование» может быть итогом всех этих лет: утро, когда в пустом животе плещется желудочный сок, а я еду на самые тяжелые свои экзамены, ночные смены в Престоне, поскольку больница этого города относится к деканату Манчестера, рождения и смерти, веселые разговоры в кухне.
– Медсестрой работала?
Я не стала отвечать: чем меньше скажешь, тем лучше.
Он протянул мне письмо, неподписанное. Я нахмурилась.
– Я здесь неверно назван. Надо писать РП-1. У нас в конторе есть еще один руководящий партнер.
Я подавила желание закатить глаза. Неужто это важно?
– Переделай, пожалуйста, – сказал он сухо и что-то впечатал в свое расписание.
Вечером мы ходили на «Хоппингс» – это большая ярмарка в районе Таун-Мур. В этом году она началась позже обычного – в середине октября, но солнце светило и грело, как будто в осень перенесли летний день.
