– Масса обвинительных решений – просто политика, – совершенно серьезно проговорил он.
Джек был серьезнее, чем всегда: не объяснял свое преступление, а защищал его. Я ждала раскаяния – и не дождалась.
– Просто дико не повезло. Это ж какое нужно невезение, чтобы убить человека из пневматики? – Голос Джека совершенно не соответствовал легкомыслию его слов. Он был печален, даже подавлен.
Но вот сожаления в голосе я не услышала.
Я посмотрела на Джека, на его руки, держащие весла, на мокрые туфли, на скрещенные в лодыжках ноги в носках с рыжими кошками, которые я купила ему месяц назад, – носков серьезной расцветки он не носил.
– А все же, почему тебя обвинили? – спросила я.
– Для галочки, – ответил он угрюмо.
– То есть – просто не повезло?
– Не знаю. Говорю же, была такая политика тогда.
– Но скажи, Джек, – я назвала его так, хотя это и не было на самом деле его именем, – откуда мне знать, что ты сейчас мне не врешь?
Глаза у него потемнели. Он почесал лоб, глядя на дно лодки.
– Не знаю, что сказать, чтобы убедить тебя на этот раз. – Он посмотрел на меня. Его лицо помрачнело. Он широко развел руками, потом опустил их на весла. – Не знаю. Надеюсь, ты сама поймешь, что я не вру. Надеюсь, ты знаешь, что я тебя люблю.
Когда мы вернулись к берегу, я решила пройтись в одиночестве. Стемнело, но мне было все равно.
Я сидела на краю утеса, свесив ноги, размышляла, потом набрала номер Одри.
– Джек застрелил грабителя у себя в доме. И был оправдан.
– Черт возьми! – Она даже не спросила, как я узнала, просто еще раз повторила: – Черт возьми.
И мы замолчали обе.
– Ответ на запрос по «закону Клэр» получила? – спросила она наконец. – Я думаю, он пустой, раз его оправдали.
– Да, но пустой он потому, что имя и фамилия были изменены.
– Он его убил? Грабителя?
– Да.
– Убийство? Или непреднамеренное?
– Убийство.
Мы снова замолчали.
– Но он же был оправдан. И, по крайней мере, он не бил женщин. Никого не преследовал и не насиловал, – заговорила Одри. – А это… я не знаю. Не знаю, что бы я сделала, если бы в мой дом кто-нибудь вломился.
Мне очень нравилась широта взглядов Одри. У меня в душе появилась надежда, и я переспросила: «Правда, не знаешь?» Ко всему этому я была не готова. И еще кое-что меня беспокоило. Не само это преступление, а то, как Джек о нем рассказывал, его реакция. И нежелание обо всем говорить. И ложь. Это всегда так: проблема не в создании жертвы, попавшей в паучью сеть, а в самой паутине. Вот почему я злилась.
– Да, не знаю, – подтвердила Одри.
И моментально тучи у меня в мыслях рассеялись. Если моя лучшая подруга, юрист, может это понять, тогда и я, возможно, смогу. Но вообще-то Одри сама совершала неоднозначные поступки. В университете, на заре своих отношений с Амритом, она переспала с другим парнем, и Амрит до сих пор об этом не знает. Я ему хотела рассказать во время множества наших ночных смен, но так и не решилась. Одри на это смотрела совсем не так, как я. Она сказала бы, что случай вряд ли исключительный, и вообще: никто не пострадает, если не будет знать о прошлом.
Я снова подумала о том человеке, что лежал мертвым в кабинете родителей Джека, а потом был унесен в мешке для трупов. И я поняла, что от этого воспоминания мне никогда не избавиться, даже если я уйду от Джека.
Никогда. Ведь мой ребенок всегда будет связан с этим человеком. Уолли будет носителем его генов. Впервые я ощутила Уолли не как мое, а как наше. Мне хотелось убежать прочь с моим ребенком, уберечь его от опасности.
Возникали новые мысли. А если бы Уолли стал грабителем? Сбитый с толку юнец? Я сжалась, положила руку на живот. И был бы зверски убит за то, что проник в чужой дом украсть игровую приставку. Разве это справедливо? Разве можно так считать? В больнице я бы лечила и грабителя, и убийцу, и террориста. Я бы им помогала.
– Что-то странное в этом всем, – сказала я, помолчав. – Это… даже не знаю. Джек очень уклончив в разговорах на эту тему.
– Уклончив? Джек тебе врал. Он же должен теперь прощения просить.
Я посмотрела в небо. Да, должен, с этим я согласна. Возможно, мне еще не все известно. Может, это сделал Дэйви? Или Джек – ради Дэйви? Может быть, поэтому Дэйви говорил, что он в беде?
Как бы я хотела это знать. Как жаль, что не знаю.
– Рейчел! – позвала меня мать Джека.
– Да?
Я стояла в кухне одна. Все остальные были в гостиной. Не могла себя заставить сказать своим, что мы уезжаем на день раньше – не только из-за неловкости, которую это бы создало, а еще из-за Джека и из-за Уолли. Я на очень многое не обращала внимания из-за своей любви к ним. Хочу, чтобы Уолли приходил из школы к обоим своим родителям. И из-за Джека. Вот просто – из-за него.
Мать Джека зашла в кухню с веником и стала подметать оранжевый кафельный пол. Она тщательно убирала комнату и тут тихо сказала:
– Мы не любим, когда раскапывают старые скелеты.
Эта метафора сбила меня с толку, пока я не поняла: она знает, что я знаю. Наверное, он ей сказал. Интересно, так ли это было с каждой девушкой, которую Джек приводил домой? Возможно, все они первое время были счастливы, пока обо всем не узнавали. Потом с ними было вот так: сердито стояли в кухне, чтобы никому не мешаться, или же болтались по дому со странным видом.
– Не любите? – переспросила я, вставая.
Мать Джека шагнула ко мне, и я увидела, что она не хочет напугать меня – лицо у нее было доброе.
– Джек сделал страшную вещь. Но мы хотим жить дальше. И смотреть вперед, а не назад.
Я нахмурилась.
– О’кей, – сказала я. Слишком быстро, слишком покладисто, не успев понять, что значили ее слова – больше не должно быть вопросов. Это невероятное событие будет безмолвно находиться в центре наших отношений; оно такое огромное, что нам за ним ничего видно не будет.
– Как ты? – спросил тихо и грустно Джек, входя в комнату и закрывая за собой дверь. Он оставил меня в покое почти на целый час и только потом вернулся. – Я всем сказал, что ты заболела.
– Опять врешь. Я уверена, ты им все рассказал.
– Да, они знают. Но я все равно сообщил, что ты плохо себя чувствуешь. В любом случае они не хотят это обсуждать.
– Я должна уехать. Оставить тебя. – Я глянула в его сторону.
– Я… – Джек беспомощно развел руками. – Я не хочу, чтобы ты так делала.
Голос был слабый, шотландский акцент усилился.
– Как его фамилия? – резко спросила я, указав рукой на портрет. Лицо мое горело, голос был слишком громкий.
