Общий – совместный с родителями Адама – восторг, когда он в отделении интенсивной терапии сделал свой первый вдох. А потом, намного позже, мне предстояло узнать и другие радости. Пирушка со всеми, где мы произносили за него тосты.
Встреча с ним через год. Он уверенно ходил, был занят книжкой про Груффало. Понимание, что дело того стоило: все профессиональные действия в течение этих месяцев, самоотдача для спасения жизни человеку. Радостно было увидеть, как он серьезно протягивает мне печеную фасолину на завтраке в свой день рождения.
Я допила чай, ощущая густой вкус танина, и заснула на траве. Никогда у меня не было лучшего сна. Я заснула перед зданием, на газоне под балконом, и какая-то сестра вызвала реанимацию. Все решили, что я спрыгнула. Как потом мы все смеялись, а я сонно протирала глаза.
Сейчас я смотрела на дверь. Одна, в конце ноября, рядом с больницей. Никто не входил и не выходил, но ведь было уже около девяти вечера. И потом я его увидала – Амрита. Он часто выходил на улицу – прийти в себя после родов. Очень переживал. И так хорошо делал свою работу, что на эти его случайные исчезновения никто не обращал внимания.
Луна медленно появлялась на небе.
И тут на меня налетел вихрь мыслей, всех сразу, и таких важных, рождающих тревогу, что я согнулась бы пополам, если бы Уолли уже не был таким большим.
Месяц назад, когда мне еще были не известны подробности преступления Джека, о ранениях жертвы, я могла бы – если точно угадать время – войти в Гугл по старому своему паролю Национальной системы здравоохранения, и поискать материалы по жертве. Это было легко. Тогда я прочла бы о траектории пули, какая именно доля головного мозга была поражена и с какой силой. Ознакомилась с отчетом о вскрытии. Если бы было на несколько недель раньше, я бы это сделала.
И как не ужасно мне было, я чувствовала, как мой разум пытается это оправдать. Джек скрывал от меня. Я имела право знать, но перешла все границы. Я вспомнила, как следила за Твиттером мальчика. Нет, я поступала так не только по отношению к Джеку. Это было непростительно.
Я лезла в чужую жизнь, исследовала ее.
Все случилось разом. Только что было тихо, луна освещала струившийся пар из вентиляции рядом с больничной столовой, свет из окон вдоль коридора имел натриево-желтую окраску, и тут я увидела – Амрит на меня смотрит.
Не успев подумать, что делаю, я уже выходила из машины и шла к нему, поднимая руку в стеснительном приветствии. Он был в хирургической форме – она служила отличной пижамой. Мне нравилась форма: медицинский запах, мягкость от изношенности, свободный покрой. Но всю свою рабочую одежду я выбросила.
Он посмотрел на меня.
– С возвращением, – сказал он просто. – Я знал, что ты придешь.
Глава 46
Год назад
Меня не позвали в его палату. Не было вызова из реанимации или громкой сирены – ничего вообще, никакого предупреждения. Я в тот вечер зашла еще раз без особой причины – посмотреть, как он, посидеть с ним, проверить, что все в порядке.
Посмотреть, удалось ли ему поспать.
Сейчас я бы могла сказать, что уже знала, когда подходила к палате, но нет, на самом деле мне ничего не было известно.
Дверь в его комнату я открыла, не сбавляя шага, хотела посоветовать ему читать «Войну и мир» для расширения словарного запаса, а не книжки для подростков, если хочет меня разбить в «эрудит».
Открыла – и застыла как вкопанная.
Шарф болельщика «Ньюкасл юнайтед», с которым он не расставался.
На нем и висел. На подставке телевизора, над натекшей лужицей мочи.
Вокруг меня закрутился какой-то цирк. Позвали консультанта, он пришел заспанный, с опухшими глазами. Сестры стояли, дрожа и ежась, пока консультант его осматривал. И конечно, позвонили матери мальчика.
– Ведь будет следствие, да? – спросил у меня кто-то из сестер.
Я стояла отдельно от них от всех, одна, в самом темном углу комнаты, глядя на последствия. Шарф. Штанга телевизора, которую я подрегулировала. Пол мыли шваброй. На тело, положенное на кровать, будто мальчик был жив, я не смотрела.
В коридоре послышался голос его матери. Я отвернулась к стене, обхватив себя руками.
Худшего момента не было в моей жизни.
– Что случилось, что случилось?! – кричала она. – Пустите меня туда! – донесся ее крик.
Дэниел, консультант, прервал осмотр тела, взглянул на меня и пошел к двери. Мне полагалось идти с ним. Но как я могла ей сказать, что я натворила?
– Он оставил записку, – тихо сказал мне консультант.
– Правда?
Я инстинктивно протянула руку.
– Для нее, – уточнил он и посмотрел на меня так, будто хотел что-то спросить.
Она стояла одна в коридоре, зажав в руке сумку и слегка раскачиваясь. Сумка почти касалась пола. Я закрыла глаза – медленно моргнула – и собралась.
– Нам нужно поговорить где-нибудь, – сказал Дэниел.
– Что случилось? Где он? Что с ним? У него была температура, но он хорошо себя чувствовал. Мы играли в «сапера».
– Пойдемте сюда, – позвал Дэниел.
Я не могла не восхититься его самообладанием. Меня сильно трясло.
Мать смотрела на нас с ожиданием, глаза стеклянные, и я увидела, что она уже знает. Только старается не допустить этой мысли. Не смеет думать.
– Мне очень, очень жаль, – начал он, ее взгляд поник прежде, чем Дэниел договорил.
– Нет! – бросила она. – Как? Как?
Я вся напряглась, будто так могла сдержать ее эмоции, пока Дэниел нанесет удар.
– Мне очень прискорбно это говорить, но он сам лишил себя жизни. Ночью. Мои соболезнования.
Она ничего не сказала. И лицо осталось прежним. Потом она закашлялась, будто задыхаясь. Закрыла лицо руками и взвыла, – как он когда-то у меня в кабинете.
А я лихорадочно вспоминала: татуировку, швыряние пресс-папье. Цитировал мне Маркса, как взрослый. Но на самом деле – притворялся. Не хватило ему стойкости. Он оказался незрелым, неустойчивым. И мне надо было продолжать молчать, а не выставлять себя столь жестоко честной. Интуиция подвела. Катастрофически. Это я его убила.
Пусть у меня на руках нет крови, но мальчика убила я. Это сделала я.
Кровь бросилась в лицо, и я снова села. Дэниел поглядел на меня раздраженно. А мать мальчика повернулась ко мне, моргая и не веря.
Потом она это произнесла – сопоставив смерть ее ребенка и мою реакцию на нее.
– Вы ему сказали.
Она говорила спокойно, но не сводя с меня глаз.
Мне ничего не оставалось – только сказать правду.
– Да.
Я хотела добавить, что очень сожалею, что ошиблась, но не смогла.
