– Не объясняйся, – перебил Джек. – Не хочу знать, поэтому и ушел. Потому что не знал тебя. Мы были знакомы совсем недолго. И тут ты вторгаешься в мою жизнь, заставляешь меня рассказывать, а я даже не знаю, насколько искренне твое поведение. Мне нужны были миллионы моментов, чтобы понять, что ты… что ты хорошая.
– Аналогично. Я пыталась найти эти моменты, читая о тебе. Надо было просто… Боже мой, узнать тебя. Постепенно. А я спешила, потому что Уолли должен появиться, и все казалось так срочно. А надо было успокоиться. Поверить тебе в то, что ты мне расскажешь.
– Ты никогда ничего вообще не говорила. Про Элайджу.
– Я знаю, извини. Я просто…
Вот до этого момента мы дошли.
Какое-то время сидели молча.
– Вот так, – сказал Джек.
– Вот так.
Наконец я знала. Он мне рассказал все, – я не сомневалась – это было очевидно: трясущиеся руки, слезы, открытость. Признание своей неправоты. Наконец он был честен. Открылось худшее.
Обвинение говорило правду: Джек заманил этих парней. И он намеревался стрелять. Борьбы не было, самозащиты – в глазах закона – тоже. Он стрелял прицельно.
Джек должен был получить вердикт «виновен», а не «не доказано». В этих весьма конкретных обстоятельствах он был убийцей.
Но был ли он плохим человеком? Ведь никогда ничего подобного больше не сделал бы, в этом я была уверена. Не только из-за того, что его больше не поставили бы в эти жуткие обстоятельства, но и потому, что он выучил урок. Так что надо ли его было послать в тюрьму пожизненно? Может быть, ведь он отнял жизнь. Но кому бы от этого стало лучше?
И пусть даже худшее случилось, это уже не казалось столь важным. Он мне рассказал правду, и я ему поверила. Это значило больше, чем прошлое, чем преступление, чем намерение.
– Ты теперь знаешь, – сказал он мне. – Мама и папа и, наверное, Дэйви знают. Мы согласились, что в суде я буду лгать. Но кроме нас не знает никто.
И это «нас» мне понравилось.
Позже я рассказала ему, что было после мальчика. Про его похороны и как я оставила все, связанное с работой. Он мне рассказал, что родители Халла пытались оспорить закон о невозможности повторного привлечения к суду, о чем ему и сообщил тогда адвокат Гэвин. В этой последней апелляции им было отказано.
Он мне рассказал, что сейчас повторно учится водить, что недавно сумел выпить пива. Я спросила, не рассматривал ли он вариант не звонить 999, а спрятать тело Доминика. Он сказал, что нет, сама мысль об этом была отталкивающей.
Джек показал содержимое своего синего ящика – там было полно статей. Он сказал, что я могу их читать, но они мне были не нужны. Это его дело.
Личное.
– Можешь смотреть, когда хочешь.
– Мне не нужно, – ответила я, хотя была довольна, что он предложил. – Где ты это прятал?
– Привез с собой из Шотландии. Не знаю, зачем. Не могу их выбросить. Забавно, правда? Мы заплатили тысячи фунтов, чтобы все убрать из сети. Мы сменили фамилию. Но расстаться с этой коробочкой я не могу. Будет так, будто я ничему не научился. Мне она нужна.
– А где же она была?
– В моем платяном шкафу. Я испугался, как бы ты ее не нашла – в тот день, когда заставил тебя отвезти меня в кафе. Какой же я был дурак! – сказал он, качая головой. – Мне вдруг стало страшно, что если ты останешься одна, то что-нибудь найдешь. В компьютере, в доме. Я же знал, что у тебя есть какие-то подозрения. И подумал, что ты станешь искать.
Я пожала плечами:
– Могла бы.
– Так что когда я проснулся и вспомнил про встречу, то притворился, что опаздываю – чтобы ты меня отвезла. А там сидел сорок минут один, когда ты меня высадила, и чувствовал себя последней сволочью. Кем надо быть, чтобы так поступить с беременной подругой?
– Придурком, – я широко улыбнулась.
Он повернулся ко мне, приблизился и смотрел на меня. А потом протянул руку и очень бережно убрал с моего лица прядь волос.
И ни он, ни я больше не боялись.
Глава 52
Это началось в субботу утром, когда мы лежали в кровати в компании Говарда. Тупая боль в пояснице.
Я приняла парацетамол, обернулась к Джеку и сказала:
– Беременность отбирает у тебя сперва талию, потом – лодыжки и, в конце концов, – спину.
– Странно как-то: накатывает и отпускает, – отметила я несколько позже.
Мы оба читали. Говард лежал между нами животом кверху.
– Может быть, последняя наша тихая суббота, – сказал Джек, поворачиваясь ко мне и кладя «Белые зубы»
[32] на кровать.
Я уже неделю перехаживала.
– Ни в коем случае. На следующей неделе Уолли будет лежать вот здесь, – я показала на середину кровати. – Рядом с Говардом. И надо будет коту объяснить, что значит быть старшим братом. Но суббота все равно будет тихой.
Джек улыбнулся, шире открыл глаза, они посветлели. Он медленно потянулся погладить живот Говарда. Тот этого не любил и всеми четырьмя лапами обхватывал руку, нарушившую его пространство.
– У тебя будет братик или сестричка, – обратился Джек к коту. – Но мама с папой не станут любить тебя меньше.
– Старшему ребенку полагается символический подарок.
– Какой, например? Праздничный обед?
– Именно что, – я потянулась и вздрогнула, потому что опять спину прихватило. – Мясо в желе – его истинная любовь.
– Как ты сказала? Накатывает и отпускает?
– Да нет, я тревожный ипохондрик, – я отмахнулась и села. – Не обращай внимания.
– Накатывает и отпускает волнами? – допытывался он. – Как схватка?
– Я… Ох ты ж!
– Я думал, это ты у нас доктор.
– Правильно думал, – ответила я, улыбнувшись.
Меня скрутила очередная схватка – от спины и боков к животу.
– Неизбежный Уолли.
– Ну, так что? – спросил Джек. – Мы рожаем?
– Именно это мы и делаем, – я чувствовала себя самой счастливой за всю свою жизнь, пусть и на пике схватки.
– Интересно, дадут ли мне валиума? – Джек сел рядом со мной.
Я шлепнула его по руке, смеясь, не в силах остановиться.
– Рано пока. Еще долго-долго.
Джек обернулся ко мне, подняв брови:
– А не пора ли нам сейчас уже выметаться?
– Не-а. Подождем, пока интервал не станет несколько минут, а то сейчас меня просто отправят обратно.
– Правда? – Джек вытаращил глаза. – Но ты же… это… рожаешь? Это же опасно?
