И как только он это сказал, я заметила, что он действительно выглядит измотанным как никогда. На лице появились морщины, которых прежде не было, и мешки под глазами – признаки усталости, от которой не избавиться с помощью крепкого сна хоть бы и в течение нескольких суток подряд.
И я никак не могла это исправить. Поэтому только кивнула и придвинула свой стул поближе к отцу. И вместе мы наблюдали, как светлеет и преображается небо, как начинается новый день.
Глава 32
Наконец я поняла, что имел в виду Диккенс. Это было одновременно лучшее и худшее из времен, потому что все смешалось. Все шло отлично и с Генри, и с Люси, и на работе, и даже с братом и сестрой, но с каждым днем отцу становилось все хуже. Перестал приезжать грузовичок «ФедЭкс», привозивший ему служебные документы, и я три дня прождала, не зная, что он больше не приедет. Однажды, когда отец прилег после полудня, мама сказала, что решением фирмы его отстранили от работы над делом, которым он занимался. Из-за этого у отца началась небывалая прежде депрессия. Он перестал одеваться, едва причесывался и сердился, когда с ним пробовали заговаривать. Я с горечью вспомнила о том, каким он был прежде жизнерадостным и смешливым.
Но эта депрессия натолкнула меня на одну идею, которую мы реализовали, пока отец спал днем. Он проснулся, и Уоррен помог ему выйти из дома, где уже было все приготовлено для киносеанса под открытым небом. Лиланд с разрешения Фреда согласился быть киномехаником, мы расстелили покрывала на лужайке у воды и собрались посмотреть картину, которую отец всегда называл лучшим лекарством от плохого настроения.
Зрителей собралось, конечно, гораздо меньше, чем обычно бывало на пляже, – мама, Уоррен, Джелси, Венди, Лиланд, Гарднеры и Кроссби. Я передала право произнести вступительное слово отцу, и все мы притихли, тогда как он, стараясь изо всех сил говорить громко, рассказывал, как нам должен понравиться фильм «Тонкий человек». Во время просмотра отец смеялся громче всех.
Фильм помог ему выйти из депрессии, но я не забыла, каким он был в то время, и мысль, что она может вернуться, меня пугала. Следующие две недели настроение отца менялось постоянно от хорошего к плохому, и я не спешила радоваться первому, зная, что за ним последует второе.
По вечерам все оставались дома, и после ужина мы с Уорреном не бросались на свидания с любимыми, а Джелси не бежала ловить светлячков с Норой. Вместо этого мы собирались вокруг стола. Несмотря на энергичные протесты мамы, достали видавшую виды доску для игры в «Риск» и разложили ее в гостиной. Когда на террасе становилось холодно, переходили в гостиную, где играли, пока отец не начинал клевать носом, и тогда мама объявляла отбой до следующего вечера и вместе с Уорреном помогала отцу подняться наверх, в спальню.
* * *
– Потому что, – сердито заявила я маме, – я не доверяла тебе с тех пор, как ты, решив, что я мертва, оставила меня в Парагвае. Вот почему.
– Скажи ты ей, Чарли, – попросил брат.
Мама в это время с хмурым видом листала страницы.
– Прошу прощения, – произнесла она минуту спустя, и Ким с Джефом вздохнули. – Я не…
– Страница шестьдесят первая, – прошипела Нора. – В самом низу.
– А, да, – отозвалась мама и глубоко вздохнула. – Я уничтожу тебя, Эрнандес, – сказала она, обращаясь ко мне, – я буду преследовать тебя и всю твою семью, пока ты не запросишь пощады. Но пощады не будет, – мама посмотрела на Ким и Джефа и улыбнулась. – Очень хорошо, – заключила мама, Нора развела руками, а отец захлопал в ладоши.
Поскольку сами мы никуда не выходили, соседи стали собираться у нас. Иногда заходили Гарднеры, главным образом чтобы использовать нас в качестве чтецов, которые разыгрывали написанный ими сценарий. Нора записывала наши замечания, а ее родители все время поручали читать роли маме, хотя она постоянно останавливалась посередине реплик, чтобы высказать свое мнение.
Если мы не редактировали сценарий Гарднеров и не играли в «Риск», то, расположившись на старом вельветовом диване, смотрели любимые фильмы отца. Начав рассказывать нам о фильмах «Американизация Эмили» или «Мистер Смит едет в Вашингтон» в таких подробностях, каких никто из нас не хотел знать, отец обычно засыпал.
Иногда посмотреть кино или поддержать участников битвы за мировое господство заходили Венди или Генри – только с его помощью мне удалось наконец завоевать одну непокорную страну. Но обычно вечера мы коротали впятером – мама, папа, брат, сестра и я. И мне это нравилось. Я часто вспоминала жизнь в Коннектикуте, когда старалась как можно меньше времени проводить с домашними и сразу после ужина направлялась к машине, по пути сообщая им о своих планах, – и с этого момента вечер для меня только начинался. Быть вместе нам оставалось все меньше, я старалась всячески продлить это время и очень жалела, что не ценила его прежде.
Конечно, я не сидела дома двадцать четыре часа в сутки. Иногда, когда все засыпали, я на байдарке переплывала к причалу Люси, и мы часами сидели, болтая ногами в воде, и разговаривали. Она не обращала внимания на влюбленность Элиота, а на Бретте поставила крест после того, как тот по ошибке прислал ей пылкое сообщение, предназначенное какой-то Лизе.
Однажды Лиланд вызвался отработать несколько смен за Рейчел и Айви, и они за это выставили ему несколько упаковок пива. В ночь с субботы на воскресенье Генри, Элиот, Лиланд, Люси и я встретились на темном безлюдном пляже и устроили вечеринку. Мы купались, играли в «Я никогда…», и оказалось, что Люси делала многое из того, что называли другие участники. На рассвете Генри отвез меня домой на раме своего велосипеда.
Но вечеринки на пляже с Люси была исключением. Обычно я уходила тайком из дома и шла к Кроссби. Теперь я знала, где находится комната Генри, а он – где моя, и по счастью, обе они располагались на первом этаже. Я тихонько стучала в окно, Генри выходил ко мне и мы шли либо на причал, либо, если он знал, что Мэриэн нет в городе, забирались в старый дом на деревьях. Когда отец особенно плохо себя чувствовал днем, ночью я шла к Генри. Происходившее с отцом было ужасно, но я была не в силах ему помочь, и это для меня было ужасно вдвойне. Я уже с трудом могла вспомнить, когда он последний раз целый день проводил не в пижаме и халате или без усилий съедал свою порцию за столом, когда бы у него не дрожали руки или он не давился, пытаясь проглотить то, что было у него во рту, когда бы он мог без посторонней помощи встать, сесть или подняться наверх, поднять тяжелую коробку, посадить на плечи Джелси. Мне было трудно поверить, что когда-то после дальней поездки он с легкостью брал меня, маленькую, на руки и относил в дом, если во время путешествия я засыпала. Уже было трудно вспомнить, каким отец был на даже прошлой неделе, не говоря уже о четырех месяцах тому назад, когда, казалось, все было хорошо.
Он стал поздно вставать по утрам, а я по привычке продолжала просыпаться в восемь и ждала, что он придет ко мне, станет щекотать мне пятки, велит поторопиться и скажет, что пора ехать в закусочную есть. Я ездила туда по выходным и забирала заказ на дом, но привезенные мной тосты раз за разом оставались несъеденными и я перестала это делать.
