– Мне, вашбродь, ироды эти все сапоги ятаганами порезали! Не ношенная ведь совсем обувка, в чём ходить теперь?
За героизм его к медали представили. А сапоги я велел фельдфебелю новые выдать, конечно. Вот такие дела.
Я удивился этой истории волшебного преображения:
– А как он потом? Из бестолкового настоящим героем стал?
– Может, и стал бы, – вздохнул Пан, – да только под Плевной его ещё до боя убило. Шрапнелью.
Теперь, занимаясь с тростью, отрабатывая резкие удары в уязвимые места, я каждый раз вспоминал байку про Кобчика и его странную судьбу.
Занятия давно кончились, лишь в классах сидели штрафники, оставленные после уроков; в коридорах – пусто. Я спустился в шинельную, надел калоши, вышел на улицу – и нос носом столкнулся с городовым в сопровождении старшего Купчинова.
Отец Серафима повёл себя странно, заорал на всю улицу:
– Вот он, сообщник! Хватайте его.
И начал подпрыгивать, колыхая брюхом и норовя меня ухватить.
Городовой строго спросил:
– Изволите учиться в этой гимназии? Кто вы есть?
– Да, в четвёртом классе. Николай Ярилов. А что произошло?
– Да что говорить, вяжите его – да в холодную! – вопил Купчинов. От него попахивало вином.
– Извольте не шуметь и не мешать разбирательству, – прикрикнул городовой, заставив Серафимова отца примолкнуть, и повернулся ко мне: – Купчинов-младший на занятиях сегодня был?
– Нет. Я вот собирался зайти как раз к нему, узнать – вдруг приболел?
– Да что вы его слушаете, одна шайка-лейка. Сообщник! Обыскать его надо, а как же. Семьдесят целковых у родного отца, эх! Пригрел на груди гадюку поганую. И этот туда же! Вот от них, очкастых, вся муть в державе!
Купчинов исхитрился, выбросил гигантский кулак – я едва успел отшатнуться, но очки он с моего носа сбил. Всё вокруг расплылось, а в следующий миг здоровенный дядька навалился на меня, обхватил толстыми сосичными пальцами горло и принялся душить.
Дальше было как во сне: я резко присел, высвобождаясь от захвата, и ударил концом трости прямо под брюхо, целясь в ширинку полосатых штанов.
Купчинов охнул. Выпустил меня, прислонился к стене. Лицо его побагровело, будто готовясь лопнуть подобно помидору, на который с размаху уселись, – и брызнуло. Слава богу, не кровью, а лишь слезами.
Городовой посмотрел на меня с интересом и произнёс:
– Ловко.
А сзади по плечу похлопал Пан (когда он вышел из гимназии? Я не видел) и произнёс:
– Ну что же, занятия не прошли впустую.
– Разбойник, – просипел Купчинов, обретая вновь дар речи, – да я засужу. Куда сына моего подбил, а?
– Вы крепко подумайте, прежде чем в суд подавать. А то ведь свидетели найдутся, как вы в пьяном виде дебоширили и на ребёнка кидались, – сказал Пан и спросил городового:
– Что случилось-то?
– Да вот, сын у него пропал, Серафим Купчинов. В субботу ещё, то есть третий день как. А с ним исчезли семьдесят рублей. Расследуем, значит. Имеется заявление отца, – чин кивнул на багрового папашу, – а также записка. Про некоего Степана.
– Атаман иховый, не иначе, – подал голос безутешный отец, – шайка целая.
– Позвольте взглянуть?
Я развернул поданный городовым листок. Почерк Серы узнал сразу. «За Степана Осиповича! Не ищите меня».
– Ясно.
Полицейский кашлянул и осторожно осведомился:
– И что же вам ясно, молодой человек?
– Действительно, – подхватил Пан, – не томите, Ярилов!
– Мстить он отправился. Японцам. За адмирала Макарова Степана Осиповича. Давно грозился.
– Так где же его искать? – ахнул папаша.
– Не знаю. До Порт-Артура добраться не успел, наверное, но в том направлении.
– Это же надо, – восхитился городовой, – вот какие нынче пошли юноши! Охваченные, значит, патриотическим порывом. А вам, папаша, стыдно должно быть: родного сына за шаромыжника почитаете, а он на войну рвётся! Герой! Драть его, конечно, надо всенепременно за принесённое волнение, но герой!
Сера забрался в воинский эшелон, спрятался в вагоне с лошадьми. Ссадили его в Нижнем, приняв поначалу за шпиона и передав жандармам; так что появился он только через две недели – похудевший, пропахший конским навозом и страшно довольный приключением.
Папаша настолько был поражён, что даже не выдрал.
* * *
Лето 1904 г., окрестности Санкт-Петербурга
Цвела сирень, в её пьяных ароматных кустах слышались поцелуи и хихиканье. Дачная молодёжь дружными ватагами то каталась на лодочках, то ехала узкоколейкой на танцы в соседний посёлок; гостивший у нас Серафим-Сера пользовался у девиц небывалым успехом, чему способствовали усы, владение гитарой и несколько романсов, которые Купец исполнял густым баритоном, исторгавшим трепет из нежных сердец. Немалую прибавку его популярности давали байки про путешествие на войну; Сера с каждым разом расцвечивал историю новыми подробностями, и теперь выходило, что ехал он не зарывшись в сено в лошадином вагоне, а в офицерском пульмане, где его принимали за храброго вольноопределяющегося. Появлялись на свет всё новые варианты изложения: теперь его снимали с эшелона не в Нижнем Новгороде, а в Екатеринбурге, Омске, Иркутске – словом, всё дальше в глубинах Сибири; и в деле принимал участие уже не пьяный папаша, а то ли сибирский генерал-губернатор, то ли некий великий князь, лично уломавший Купца вернуться к престарелому отцу, пребывавшему при смерти.
Думаю, через пару недель он доберётся в своих фантазиях до Порт-Артура и расскажет, как самолично сражался против микадо.
Восторженная публика внимала этим вракам, открыв от изумления рты. Мне Купец строго наказал:
– Ты уж, Ярило, не проболтайся, что мы только в пятый класс перешли. Все думают, что я восьмиклассник. А я тебе за это… с Лерой познакомлю, вот!
Кудрявая белокожая Валерия, дочь начальника пристани, была вожделенной Дульсинеей для всех местных донкихотов; я же был равнодушен к её пышным прелестям. Смешно вспомнить: в то лето я решил дать обет безбрачия и все силы свои обратить на укрепление мощи Отечества: изобрести новый военный механизм или некий способ войны, который обеспечит России господство на суше, море и даже в небесах.
Я чертил в блокноте какие-то фантастические силуэты снаряжённых самозарядными орудиями и стопудовыми бомбами воздушных кораблей, легко справляющихся с непокорным ветром благодаря керосиновым двигателям и гигантским пропеллерам; сочинял подводные крейсера, подобные жюль-верновскому «Наутилусу»; но особо мне нравились боевые марсианские треножники фантазёра Уэллса, о которых я читал по-английски в романе The War of the Worlds.
