Японцы сдавали рубежи один за другим; но чем выше были горы, тем ожесточённее бои; противник получал подкрепления, в то время как осторожный генерал Куропаткин не спешил наращивать удар, держа добрую половину войск в резерве.
Отстала, застряла на узких горных тропах полевая артиллерия, а вьючной было мало; планов вражеских укреплений не было вовсе. Отправленная в разведку казачья полусотня нарвалась на замаскированную позицию и отступила в беспорядке, понеся потери; бородач в лохматой папахе растерянно водил грязным ногтем по карте и бормотал:
– От туточки, вроде.
– Что значит «вроде», подъесаул?! Извольте точнее, вы же разведка.
– Ось так. Здеся, ваше высокородие.
– Сколько их?
– Рота. Мабуть, батальон, кто же разберёт. Они как зачали палить…
Подполковник сплюнул:
– Ну, станичники, в бога душу мать. Иди с глаз моих. Где четвёртая?
– Подходят.
Запыхавшийся поручик вскинул ладонь к выгоревшему околышу:
– Ваше высокоблагородие, четвёртая рота…
– Вольно, поручик, не до реверансов. Андрей Иванович, дело как раз по вам, нужен офицер хладнокровный и опытный. Вот, гляньте сюда. Оседлали япошки тропу и палят беспрерывно, весь полк держат. Надо бы сбить.
– Сколько их?
– Одному японскому богу ведомо. Рота или больше. Но пулемёт у них имеется, вот здесь. Я пятую роту выведу сюда, чтобы отвлечь огнём, а вы попытайтесь по склону.
Поручик поглядел. Задрал фуражку на затылок, почесал лоб:
– Крутенько.
– Да уж, не по набережной фланировать.
– Артиллерия будет?
– Откуда? Одна горная пушка, а снарядов три штуки, – вздохнул подполковник.
– Ну, хоть что-то. Пуганёте?
– Распоряжусь. Когда сможете начать?
– Так, тут шагов пятьсот. Потом заросли. Отдышаться, перекреститься. Через полчаса смогу.
– С богом, Андрей Иванович. На вас одна надежда.
Поручик подозвал фельдфебеля:
– Так, дружок, повзводно – вон к тому кривому дереву. Там низинка, где будем накапливаться. Командуй.
Раскрыл перочинный ножик. Нагнулся, срезал прутик и пошагал за ротой, нахлёстывая по голенищу.
Командир пятой поглядел вслед, хмыкнул:
– Сразу видать павлона. Будто со стеком по Невскому. Пижонит.
– Бросьте, штабс-капитан. Ярилов – отличный офицер, не раз в бою доказал.
– Да я любя. А когда ему уже «георгия» вручите?
– Не знаю, застряло представление, с июня ещё.
– Чёртовы штабные, зажимают нашего брата-строевика.
– Не без этого. Извольте к своей роте, штабс-капитан, вам выдвигаться через десять минут.
Ярилов тем временем собрал отделённых и взводных. Говорил, как всегда: негромко, но доходчиво:
– Идти цепью, интервал между стрелками – три шага, между взводами – двадцать. В кучу не сбиваться, у них пулемёт. Без команды не стрелять, не ложиться, не трусить, не помирать!
– Гы-гы.
– Кто там ржёт? Калинин, ты? Я вот тебе поржу. Ещё раз прозеваешь сигнал, как под Ляояном, я тебе уши шомполом прочищу.
– Виноват, ваше благородие.
– Идти тихо. Пока кустами – нас не засекут, если не топать, как жеребец перед случкой. А там – одним рывком, сто шагов всего. На бегу не стрелять, не отвлекаться: доберёмся до окопов – и в штыки. Сигнал – пушечный выстрел. Вопросы есть?
– А если они палить начнут?
– Ты, Краснов, дурак невозможный. Конечно, начнут стрелять, тут же война, а не сеновал с девкой. Только в тебя не попадут.
– Отчего же, ваше благородие?
– Потому что ты, Краснов, пустое место.
Заржали, и Краснов – пуще всех. Повеселели.
– Всё, братцы, начали. Не первый наш бой и не последний, справимся. Чья рота ловкая да тёртая?
– Четвёртая! – хором.
– С богом!
Подождал, пока командиры разойдутся по подразделениям. Махнул рукой: пошли.
Продирались сквозь заросли; на крутом склоне подошвы скользили, приходилось хвататься за колючие ветки кустарника. Обдирали ладони, матерились вполголоса.
Ярилов глянул на часы: рота опаздывала. Зашипел:
– Передать по цепи: шире шаг. Шибче, ребятки, время выходит.
Рота пыхтела, звякала амуницией; шуршали сорвавшиеся камешки. Будто огромное животное неохотно ползло по склону вверх, мучаясь сомнениями.
Андрей усмехнулся. Прошептал:
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
Успели. Поручик в последний раз взглянул на часы. Выбросил разлохмаченный прутик. Скомандовал:
– Примкнуть штыки.
Зазвенело железо, защёлкали фиксаторы. Словно ключик вставили в замок.
– Бамм!
Лопнуло ватное облачко шрапнели. Тут же затрещали залпы пятой роты.
Японцы принялись отвечать: склон вдруг рассекла по горизонтали линия вспышек, неприятно ударили по ушам выстрелы. Ярилов поморщился: совсем близко. Выдернул шашку, поднял над головой, махнул: пошли.
От кустов до ближнего окопа – едва сотня шагов, но вверх по склону особо не побежишь. Карабкались, скребя сапогами, отталкиваясь прикладами; штыки качались вразнобой. Полминуты, минута. Увидели!
Японцы завопили, начали палить в упор; пули высекали искры из камней и кровяные фонтанчики из тел, но четвёртую было уже не остановить.
– Ырра! – исторгла сотня задыхающихся, захлёбывающихся глоток. Переваливались через невысокий бруствер, сыпались в мелкую траншею. Дрались яростно, били на выдохе; штыки скрежетали о штыки, приклады скребли тесные окопные стенки; падали, сцепившись, на дно, и там, в пыли и мате, выдавливали глаза, душили окровавленными пальцами, грызли вражеские лица зубами…
Закончилось всё в три минуты, от силы – в пять. Уцелевшие карабкались по склону, им стреляли вслед – мало кто ушёл.
Андрей вытер шашку об узкую спину лежащего на бруствере японца, долго не мог засунуть в ножны: сталь сопротивлялась, будто не напилась, будто хотела ещё…
А может, просто дрожали руки.
Подозвал:
– Калинин, дай нашим сигнал.
Унтер кивнул. Нагнулся над трупом в распахнувшемся мундире, подцепил исподнее лезвием, порезав нечаянно и кожу; потемневшая мёртвая кровь сочилась нехотя, едва-едва. Оторвал полоску ткани, нацепил на штык, принялся размахивать: мол, взяли траншею.
