– Куда, едрит твою налево! Там япошки шпалы на путя навалили, все их пушки нацелены на вас! Погибнете ни за грош, федосьины волосья!
– Спасибо за предупреждение, дружок, но битва – наша стихия. Машинисту – полный вперёд!
Бронепаровозы дуэтом дают гудок и несутся навстречу засаде супостатов.
Палят японские орудия, градом стучат пули по броне; но вот в дело вступают бронеплощадки. Разворачиваются башни, трёхдюймовые пушки прямой наводкой громят неприятельские батареи; стрекочут русские пулемёты, вышивая кровавую строчку на вражеском саване.
Грохот, вспышки выстрелов; дым затягивает поле боя, милосердно скрывая тысячи японских трупов. Вот поезд на полном ходу врезается в баррикаду из шпал и – бабах! – разносит её к чертям собачьим, только щепки разлетаются.
Летит блиндированный поезд, паля на ходу; одна за другой проносятся станции и сдаются без сопротивления. Но с передней площадки докладывают:
– Путь разрушен!
Коварные враги разобрали рельсы, сбросили их под насыпь. Каждый вершок земли пристрелян: если выберется кто чинить – будет тут же убит. Японцы хихикают, потирают маленькие жёлтые ладошки и кричат:
– Рюсики, сдавайся!
– Русские не сдаются, – отвечают лейтенанты.
Из особого вагона выдвигается огромная механическая рука – ею ловко управляет Серафим Купцов – и поднимает разбросанные рельсы, укладывая их на место. Путь восстановлен! Японцы растеряны: пули не страшны металлической руке, их план провалился!
Главный самурай распарывает себе живот, а остальные разбегаются. Путь на Порт-Артур открыт!
Поезд прибывает к вокзалу осаждённого города. Тут же из вагонов принимаются выносить лекарства, бинты, медицинские инструменты; привезённые хирурги приступают к лечению больных и раненых героев; и, быть может, спасают умирающего генерала Кондратенко, любимца портартурцев…
Следом выгружают снаряды и патроны: их немедленно разносят по батареям и траншеям. А ещё гаубицы, миномёты, ружья-пулемёты Мадсена…»
– Погоди! У нас там сколько вагонов-то? Куда всё влезло?
– Мда. Погорячился я, пожалуй. Ладно, гаубицы вычёркиваю.
«…подходит генерал. Голова его забинтована, кровь сочится сквозь повязки и капает на перрон.
– Благодарю за службу, лейтенанты!
– Рады стараться, ваше превосходительство!
– Вы молодцы, теперь оборона укреплена. Но главная беда осталась: японские батареи гигантских одиннадцатидюймовых мортир громят наши укрепления и последние корабли эскадры. Пока с ними не справимся – Порт-Артур в опасности!
– Теперь это не беда, ваше превосходительство, – улыбается Ярилов, – уничтожим мортиры.
– Но как же! – вскрикивает удивлённый генерал.
– А вот так.
Лейтенанты проходят в особый секретный вагон и включают оборудование. Раскрывается бронированная крыша, и над ней всплывает дирижабль. Водород для него хранился в металлических баках; под длинным, похожим на колбасу, баллоном дирижабля подвешена металлическая гондола.
Лейтенанты прощаются с товарищами, отдают честь – и вот уже воздушный корабль взмывает в синеву! Тарахтят газолиновые двигатели, вращая пропеллеры; командир небесного судна Николай Ярилов твёрдой рукой направляет его туда, где разглядел с помощью бинокля, подаренного братом Андреем…»
– Ты чего шмыгаешь, Яр? Плачешь, что ли?
– Нет, это я простыл. Насморк, вот и глаза слезятся.
– Тогда дальше давай.
– Даю дальше.
«…направляет туда, где разглядел японские осадные батареи. Дирижабль зависает над огромными мортирами. Японцы тут же открывают пальбу, но пули лишь высекают из гондолы искры, не в силах пробить металл. Могучий Серафим Купчинов играючи поднимает двухпудовые бомбы и сбрасывает их вниз одну за другой. Свист, грохот разрывов: победа! Японские батареи подавлены…»
– Что, и всё?
– Всё. Дальше пока не придумал.
– Ну, должны в наступление пойти портартурцы. Кирдык этому генералу Ноги и его армии!
– Да, ещё с тыла наши подойдут из-под Мукдена.
– Точно! До конца занятий сочинишь? А то перемена кончается.
– Сера, на уроках я привык заниматься уроками, а не фантазии писать.
– Зануда. Зубрила ты.
После уроков мы неторопливо одевались в шинельной, лениво переговариваясь над головами шнырявших всюду первоклашек. Подумать только, совсем недавно и мы были такими – маленькими, вопящими, смеющимися без повода, с вечно протёртыми коленками и перемазанными в чернилах физиономиями…
Сторож громко сказал вдруг:
– Господа гимназисты! Прошу внимания. Роковое известие.
Мы замолчали. Первоклашки, осознав важность момента, тоже притихли.
– Господа! В вечерней газете… Распоряжением генерал-адъютанта Стесселя Порт-Артур сдан. Капитуляция.
* * *
Я брёл домой по коричневой снежной жиже; мимо проносились экипажи, покрикивали извозчики, хохотали дамы; горели сотнями свечей украшенные к Рождеству витрины.
Город готовился к празднику, покупал подарки, смеялся и влюблялся – будто не произошло страшного позора; будто никто и не помнил о десятках тысяч уже погибших в этой бесславной войне…
Когда мой брат шёл в свой последний бой, он мечтал прорваться в осаждённый город, избавить соотечественников от блокады – и что же? Порт-Артур капитулировал; значит, и смерть Андрея бессмысленна.
Теперь мой отец плывёт на флагманском броненосце «Князь Суворов». Эскадра вице-адмирала Рожественского достигла точки рандеву у загадочного острова Мадагаскар, ждёт остальные отряды; они должны были разбить японский флот, чтобы прорваться в Порт-Артур, – и что теперь? Для чего они вышли в трудный, далёкий, беспримерный поход?
Ради чего всё?
Как люди могут веселиться, когда их страна проигрывает войну каким-то япошкам? Это же невиданный позор! Неужели наше могущество, наши воля и единство ненастоящие?
И кто в этом виноват?
Я тянул момент возвращения из гимназии до последнего; скажу честно – мне не хотелось домой, к зарёванной Ульяне и мрачной тётке Шуре. В пустую, тихую квартиру, где говорят полушёпотом, а на стене гостиной – фотографический портрет Андрея. Ещё счастливого и полного надежд, уже подпоручика: снимок сделан сразу после выпуска.
Теперь на этом портрете – косая чёрная полоска, перечеркнувшая всё: его так бурно начавшуюся карьеру (представлен к первому ордену спустя всего два месяца после выпуска!), его судьбу и саму жизнь, нашу с ним едва начавшуюся настоящую дружбу…
