Дядька исчез; я побрёл на Петроградскую сторону, в квартиру Барского. Форт Брюса! Действительно, роковое место: опять он. Мрачный замок вампиров.
Ехать совершенно не хотелось. Но потом я вспомнил: буер! Стремительная яхта на коньках для зимних гонок. Вот это славно. Я ещё никогда не катался. Взял трость наперевес и побежал.
* * *
Стучал долго и безрезультатно. Толкнул дверь – распахнулась. В прихожей темно; как всегда у Барского – бардак, какие-то вонючие шубы на полу. Где-то, в глубине квартиры, бродил смех. Я пошёл на звук – и споткнулся: пустая бутылка покатилась, дребезжа и будто хихикая надо мной.
В коридор вывалился Барский, запахивая халат.
– О, Гимназист. Что, пора ехать?
Я не успел ответить – из комнаты вдруг донёсся весёлый, чуть пьяный девичий голос:
– Кто там, Мишель?
– Твой протеже. Нам пора. Выпьешь вина, Ярилов?
Будто потолок обрушился на меня: я стоял с глупым видом. Неужели…
Ольга выпорхнула из комнаты; на ней была лишь простыня на манер римской тоги. Золотые волосы рассыпались по плечам. Она стояла совсем рядом – румяная, горячая. И не только от вина.
– Николенька! А что, уже полдень? Барский, задержались мы с тобой.
Ничуть не смущаясь, Ольга улыбнулась мне и кивнула:
– Сейчас он оденется. Проходи.
Я развернулся и пошёл прочь.
– Что это он? – спросил Барский.
– Не знаю. Смутили мальчика, ха-ха-ха.
– Жди на улице, сейчас извозчика…
* * *
Я никуда не ушёл. Дождался Михаила на улице. У меня будто взорвалась внутри ледяная бомба, всего заморозила. Мы ехали на пролетке до яхт-клуба на Малой Невке; Барский хохотал и что-то рассказывал про испугавшегося городового, которого ночью разоружили студенты:
– А он такой: разрешите идти. Отдал честь и пошёл. Представляешь?
Я молчал. Если честно, в тот момент я пожалел, что не взял с собой отцовского револьвера. Убить его. После её. Потом – себя.
В другой раз я бы восхитился: буер и вправду был великолепен. Голландской работы, он уже своим видом, стремительным узким телом кричал о вольном ветре и сумасшедшей скорости. Три стальных лезвия, белое крыло паруса…
Барский усадил меня. Сказал:
– Держись крепко вот за эту дугу и ногами упрись. Не то вылетишь, синяков набьёшь – как я тебя Ольге сдам? Она с тобой, как наседка, носится.
И расхохотался.
Как наседка. А я – желторотый, бестолковый, хромой и очкастый цыплёнок. Бывают очковые змеи. А вот цыплята?
День был прекрасным: солнце слепило глаза, дробясь на ледяном поле залива; буер летел в бакштаг, как стремительная птица, скользя чёрной тенью по белизне…
Барский умело направлял полёт, на виражах повисая всем телом надо льдом; пел при этом что-то разухабистое. Чёрные кудри его трепетали на ветру, хищный нос победно таранил воздух – чистый демон.
Вот появился и быстро стал расти тёмный силуэт форта – мы домчались, наверное, за полчаса, даже не успели замёрзнуть. Барский заложил вираж, гася скорость и уходя из-под ветра; буер лихо затормозил, выбросив из-под коньков брызги ледяной крошки – будто чемпион Панин-Коломенкин.
– Пошли, Гимназист.
Заиндевевшие стены форта нависали надо мной; чёрные бойницы пялились неодобрительно, будто примеряясь – куда ловчее выстрелить. Но мы не пошли внутрь: я не сразу разглядел деревянную будку, из которой поднимался лёгкий дымок. Внутри было тесно, едва квадратная сажень. Грубо сколоченный стол, нары, кособокая печь; хозяин прикрикнул:
– Дверь запирай, чтоб тебя! Выстудите мне всё.
Был он в тулупе поверх грязной тельняшки, небрит и мрачен. На столе в круглых ожогах – жестяной закопчённый чайник с верёвочной ручкой и мятая кружка.
– Показывай, – сказал Барский.
– Сперва деньги.
Михаил хмыкнул. Достал ассигнацию в пятьдесят рублей, бросил на стол:
– Вот тебе Николай Первый. А сейчас какой? Правильно. Последний, больше не предвидится.
– Мне твоя агитация без надобности. Себе оставь, – проворчал хозяин и принялся рассматривать купюру на свет.
– Ну? – нетерпеливо сказал Барский.
– Не нукай, не запрягал.
Пыхтя, выволок из-под лежанки ящик. Разворошил грязное тряпьё; обнажился блеснувший сталью бок.
– Глянь, Гимназист, – сказал Барский.
Ещё не понимая, склонился над ящиком. Чуть не вскрикнул:
– Это же шестидюймовый! К системе Канэ. Фугасный.
– Он и есть, – кивнул хозяин, – у нас без обману.
– А трубка где? Ну, взрыватель?
– Может, тебе ещё и пушку? Что смог, то и спёр.
Я не верил своим глазам. Но Барский поторопил:
– Если всё в порядке – забираем.
Ящик выволокли вдвоём. Весил он прилично – больше трёх пудов. Прощаясь, я решился и спросил:
– А что в этом форте?
Сторож скривился:
– Чёрт его знает. Ворота заперты да опечатаны. С чего бы я в этой будке мёрз? Там небось получше кубрики имеются.
Понизил голос:
– Но по ночам будто бродит кто, наружу просится, стонет. Я вот всякого навидался, две кругосветки, десять кампаний. Боцманмата выслужил. Тонул, от малярии загибался, на Чукотке от белого медведя убегал. А такого страха, как тут… Ладно. Езжайте уже.
Я шёл к буеру, боясь оглянуться: казалось, форт щурится бойницами в спину и бормочет: «Ничего, вернёшься».
* * *
– Мне вообще плевать, взорвёшься ты или нет. Но сам Толстый попросил проконсультировать. Ваша ячейка всё форсит, тужится. Доиграетесь, что лопнете, да с брызгами и фейерверком.
Химик скривился и заперхал, словно подавившись; но я помнил о его особенном смехе, так что не бросился колотить по спине.
– Ну, как там тебя. Гимназист. Рассказывай, как решил провалить дело, а я посмеюсь.
Вёл он себя хамски, но заслужил это право: Ольга уже шепнула мне, что министра Плеве взорвали бомбой, изготовленной Химиком. Так что я собрался, глянул на Ольгу (она улыбнулась) и, ободрённый, принялся говорить:
– У нас одиннадцать фунтов тринитрофенола. Ну, мелинита.
– Ого! И откуда, смею спросить? Неужто сами изготовили?
– Нет. Имеется фугасный шестидюймовый снаряд. Выплавить из снаряда…
– Пара пустяков, – перебил Химик, – температура плавления – сто двадцать, с этим и школьник справится. Впрочем, ты и есть школьник, хе-хе. А дальше?
– Дальше – нужен взрыватель. Сказали, чтобы с задержкой на тридцать минут. Думаю сделать кислотный. Подобрать толщину фольги: кислота разъест фольгу за определённое время, попадёт на бертолетову соль…
