– Какое там. План один: курс норд-ост, Владивосток. Прорываться, а не бить японцев – вот наша задача. У вас дети есть?
– Два сына. То есть уже один. – Лицо инженера на миг посерело, – Николай, гимназист.
– Неважно. Видели, как мальчишки играют в «разрывушки»? Разбиваются на две ватаги; одна сцепляется локтями в линию, а вторая бежит во весь дух и пытается ту цепочку разорвать; а потом разбегаются кто куда. Каждый за себя. Смотрите! Вот и гости.
В утренней дымке появился серый силуэт японского разведчика. Из радиорубки доложили:
– Засечены японские переговоры по радиотелеграфу. Видимо, соглядатай докладывает наш курс, скорость и состав сил. Прикажете забить вражеские сигналы искрой, ваше высокопревосходительство?
– Зачем?
Рожественский тоскливо посмотрел на норд: там, за зелёными валами Японского моря, белым лебедем парил далёкий Владивосток; в нос флагманского броненосца «Суворов» била зыбь, бегущая с севера – будто призыв с Родины. Повторил:
– Зачем? Смысла нет. Нет смысла.
Через час во мгле различались уже девять силуэтов; ищейки адмирала Того окружили эскадру, следя за каждым её шагом, пересчитывая вымпелы и фиксируя положение кораблей в походном ордере. Русские даже не пытались отогнать назойливых наблюдателей.
Шли часы; неуклонно сближались две силы, два флота, две армии; одна – изнурённая долгим походом, усталая, равнодушная. На фоне моря отчётливо были видны окрашенные в чёрный траур корпуса; жёлтые трубы протыкали небо, словно рога быка, плетущегося на бойню.
И вторая, в серых одеждах бортов, не различимых в туманном мареве; скользящая стремительными тенями, будто волчья стая, загоняющая добычу.
Сын нищего самурая Хэйхатиро Того, лучший адмирал Микадо, приказал поднять сигнал: «Судьба империи зависит от исхода этой битвы. Пусть каждый приложит все силы».
Рожественский, сын полкового врача, велел поднять «единицу» («Стрелять по головному»).
В 13.49 прогремел первый выстрел сражения: начала пристрелку левая носовая шестидюймовая башня «Суворова».
И завертелось.
Чумазые кочегары, задыхаясь, швыряли уголь в адские пасти топок; гигантские шатуны паровых машин качались, всё наращивая темп; грохотали цепи подъёмников, поднимая из потайного брюха снарядных погребов двадцатипудовые стальные туши.
Слезились от ветра глаза дальномерных офицеров; напрягая зрение до кровоизлияния в сетчатку, они сводили половинки силуэтов в целое и корректировали дистанцию. Наводчики, впившись лицами в наглазники прицелов, нервными рывками дёргали хоботы стволов, ищущих добычу.
– Выстрел!
Грохот рвёт перепонки, десятиметровое пламя ослепляет; многотонное тело пушки в ужасе от сотворённого отскакивает назад, едва удерживаемое противооткатниками; распахивается поршневой затвор, сияя рёбрами нарезки, в башню врываются клубы порохового зловония, отравляют мозг, вводят в полубредовое состояние берсерка; после двух залпов человек превращается в безмозглый автомат, рефлекторно дёргающий рычаги и ревущий от напряжения тяжкой работы.
– Выстрел!
Гигантский снаряд с гудением разрывает воздух, делая по семьсот метров в секунду; он забирается всё выше по траектории, словно решившись улететь на Луну, но земные дела тянут его вниз; позади сорок кабельтовых лихого полёта, перед тупой безглазой мордой стремительно вырастает силуэт жертвы – и вот уже палуба с размаху бьётся в баллистический наконечник. Нервный японский взрыватель, реагирующий на любой толчок, немедленно срабатывает; три пуда шимозы превращают ближнюю Вселенную в ад, ввергают её в тот, изначальный огонь; мгновенно загорается всё, что может гореть – и вспыхивает то, что гореть не может; ударная волна корёжит бимсы, гнёт шпангоуты и рвёт стальные переборки, как картонные; расшвыривает смятые никчемными комками человеческие тела. Веер раскалённых осколков крушит всё на своём пути, перебивая трубопроводы и артерии…
Адмирал Того в парадном мундире стоит на штурманском мостике, открытый всем ветрам и вражеским осколкам. За первые пятнадцать минут боя во флагманский броненосец «Микаса» попадают девятнадцать русских снарядов, одного за другим уносят раненых офицеров его штаба, но на самом Хэйхатиро – ни царапины.
Когда Муцухито, потомок богини солнца Аматэрасу, спросил о главном достоинстве адмирала, ему ответили:
– Ваше величество, он необыкновенно везучий.
Четыре японских броненосца ведут совместный огонь; каждую минуту шестнадцать двенадцатидюймовок извергают очередной залп, снаряды ложатся в эллипс – «поле смерти». Флагманский артиллерист Того умело накрывает «полем» броненосец «Суворов»: спустя несколько минут русский флагман пылает, как сарай с сеном; жуткий взрыв сотрясает корпус и выводит из строя кормовую башню главного калибра. Рухнула труба, перебита мачта; пробираясь сквозь огонь, кашляя от удушающего дыма, матросы аварийных команд немедленно находят и устраняют повреждения; их тут же вызывают на тушение пожара в новом месте – они бегут по палубе, скользкой от окровавленных внутренностей – и погибают под роем осколков.
Зиновий Петрович и его штаб в боевой рубке, под защитой толстой брони; тесно – не повернуться.
– Перебиты осколками сигнальные фалы! Все до одного.
Теперь не отдать флажного сигнала. Через двадцать минут после начала боя русская эскадра остаётся без управления.
«Суворов» затягивает дымом; пылает, кажется, даже сталь. Старший помощник перекрикивает грохот залпов:
– Иван Андреевич, посмотрите, что там с кормовой башней. Не отвечают. Извините ради бога, что вас прошу, но вестовых всех выбило.
Ярилов выбирается из рубки; толстую дверь за ним задраивают, скрипит кремальера. Мокрый от крови трап на верхний мостик завален кусками тел: сигнальщики пытались подняться, чтобы восстановить связь с эскадрой, и попали под разрыв.
По нижнему коридору не пройти: дым сплошной и зловещие проблески огня. Ярилов то идёт по верхней палубе, то опускается на главную: везде – очаги пожаров, завалы стреляных гильз, развороченное железо и кислая вонь разорвавшейся шимозы. До башни так и не добирается: навстречу несут раненого артиллерийского офицера; он придерживает руками распоротый живот и хрипит:
– Осколком, вся требуха на палубу. Еле собрал и обратно сложил. Весь расчёт, до одного. Кого сразу не убило, тот в башне сгорел. Сорвало с основания, стрелять не может.
Лазарет забит, кают-компания превращена в перевязочную. Судовой батюшка закатывает рукава рясы и принимается помогать санитарам.
Ярилов пробирается обратно в рубку. Остаток фок-мачты торчит, как обломанная кость. Из амбразур, иллюминаторов, люков ревёт пламя, рвётся длинными языками – приходится искать обходной путь, терять время.
Это и спасает: в 14.32 рой осколков проникает в узкую броневую щель и убивает почти всех офицеров штаба. Адмирала выносят без сознания: тяжёлое ранение в голову. Штуртросы оборвало – «Суворов», лишившийся управления, выкатывается из строя и кружит, словно обезумевший от боли.
