Русский крейсер идёт зигзагами, не позволяя противнику пристреляться; и вот уже достигнута нужная дистанция до врага.
– Заряжай!
– Беда, вашбродь, – докладывает запыхавшийся вестовой, – подъёмник заело, разорви его акула! Не можем поднять снаряды к орудию.
Но что это? Могучий спутник Ярилова, лейтенант Купчинов, сняв щегольской мундир и играя мускулами, легко тащит на плече огромный шестипудовый снаряд для восьмидюймового орудия.
– Принимай! – хрипит он, сваливает страшную тяжесть на лоток и спускается по трапу за следующим.
Комендоры готовы к стрельбе; выстрел!
Русский снаряд, начинённый мелинитом особой мощности, устремляется к цели. Увы, недолёт: гигантский гейзер вырастает саженях в десяти от вражеского борта.
Но что это?!
Вражеский крейсер, избегнувший прямого попадания, вдруг начинает крениться. Всё просто: чувствительный взрыватель срабатывает даже при ударе снаряда о воду, а гигантская сила мелинита, изготовленного по секретной методе лейтенанта Ярилова, вызывает небывалой мощи гидроудар. Разрывает корпус, ломает шпангоуты и срывает с оснований паровые машины…
Японец тонет; второй крейсер разворачивается и удирает в ужасе. Но вслед ему летит ещё один снаряд и взрывается за кормой; чудовищный подводный взрыв отрывает винты, корёжит руль и лишает врага и хода, и управления.
Бессильно болтается на океанской зыби изуродованный корабль; второй уже пошёл на дно, и вода покрыта чёрными головами тонущих, как гороховый суп – хлебными сухариками.
На мостик выходит герой Цусимы адмирал Камимура; он в парадном мундире, расстёгнутом на животе, чтобы ловчее совершить сэппуку.
– Погодите, Хиконодзё! – кричит в рупор лейтенант Ярилов. – Вы храбро сражались и исполнили свой долг до конца: так в чём же ваша вина?
– Никогда самурай из княжества Сацума не склонял головы перед врагом, – гордо отвечает адмирал, – я не могу видеть, как флаг с восходящим солнцем будет спущен, а корабль захвачен.
– Я не требую спустить флаг. Спасайте ваших погибающих товарищей и затем вызывайте буксир, который доставит корабль в японский порт. Лишь дайте слово, что в ближайшие три часа не сообщите о месте встречи с нами и нашем курсе.
– Слово самурая, – растерянно отвечает Камимура, – но как же…
– И ещё одна просьба, – перебивает Ярилов, – сообщите его величеству императору Японии о том, что произошло. И что это – жест доброй воли со стороны русских.
Камимура гладит рукоять танто, шепчет: «Не в этот раз, друг» – и прячет клинок в ножны. Отдаёт честь.
Офицеры на мостике «Громобоя» вскидывают ладони в ответном приветствии. Капитан удивлён:
– Зачем? Они не жалели нас, когда громили в Корейском проливе год назад, когда топили крейсер «Рюрик».
– Кто-то должен первым остановить кровопролитие и поступить наконец благородно – как и должно в отношениях между двумя великими нациями. Русская дворянская честь и японский кодекс Бусидо учат этому.
Крейсер несётся прочь от места схватки; на горизонте появляется рваная гряда Кисо – словно хребет спящего дракона.
* * *
– Что же, время. Возвращайте «Громобой» во Владивосток и ждите известий, а мы исполним свой долг. Прощайте, господин капитан, не поминайте лихом.
– Но как?! До Токио отсюда – не меньше ста тридцати миль. И как вы – всего лишь вдвоём! – собираетесь справиться с бесчисленным врагом?
– Нам не впервой. Прощайте.
Доблестный экипаж «Громобоя» выстраивается на шканцах и кричит «ура!»; духовой оркестр играет «Амурские волны».
Серебрятся волны, серебрятся волны,
Славой русскою горды…
Судовой священник вытирает покрасневшие глаза и благословляет храбрецов. Лейтенанты, красивые и стройные, бросают последний взгляд на провожающих и скрываются в двери запретного ангара.
Распахиваются ворота; и вот появляется небывалый аппарат. Сверкают широкие плоскости из перкали, покрытой лаком; гудят, словно струны, многочисленные проволочные растяжки; будто Георгиевские кресты, сияют четырёхлопастные пропеллеры, установленные в прорезях крыльев.
– Да это же летательный аппарат контр-адмирала Можайского! – восклицает офицер «Громобоя».
– Однако существенно переделанный, – замечает кто-то из знатоков, – и двигатели не паровые, а новейшие, внутреннего сгорания.
И точно: моторы принимаются трещать, распространяя синий дымок с ароматом бензина. Всё быстрее вращаются пропеллеры, аппарат дрожит от нетерпения, словно горячий рысак перед забегом. На борту воздушного корабля написано название: «Поручик Андрей Ярилов».
В корпусе наподобие лодки появляется фигура аэронавта: это Ярилов. На нём кожаный шлем и очки в половину лица; он машет рукой в меховой перчатке. Механик кивает и убирает тормоза-колодки из-под четырёхколёсного шасси; самолёт прыгает вперёд и катится по дощатому помосту, расположенному под наклоном. Прытко набирает скорость и наконец срывается с кормового среза. Зрители охают: тяжело нагруженный аппарат (под корпусом подвешен большой ящик) едва не зарывается в воду, но в последнюю секунду задирает нос и, натужно гудя, постепенно набирает высоту. Вот уже сажень над водой, две, пять; аэроплан облетает крейсер, покачивает крыльями на прощание и направляется к японскому берегу.
– Ура! Браво! Слава храбрецам-лейтенантам, покорителям неба!
Аэронавты не слышат; они уже далеко, и путь их опасен и труден.
* * *
– Высота?
Николай едва перекрикивает тарахтение моторов; Серафим понимающе кивает, склоняется над прибором и отвечает:
– Тысяча двести метров по анероиду.
Позади самая трудная часть пути – горный хребет Кисо. Внизу – долина Канто; медленно проплывают зеркала рисовых чеков; крестьяне, услышав рёв в небе, задирают головы в широкополых шляпах и, падая на колени, принимаются истово молиться.
– Ямато-но ороти вернулся! – кричат они в ужасе.
– За дракона принимают, – кивает Ярилов, – оно и хорошо. Пока полиция спохватится, пока телеграфируют в столицу – мы уж доберёмся.
Эх, разве можно говорить вслух о своих надеждах, когда совершаешь невозможное? Пара журавлей появляется со стороны солнца и бросается на самолёт.
Что это, почему? Может, они обезумели от страха, встретив невиданного грохочущего гиганта? Или отважные птицы защищали своё гнездо? Возможно, их направил небесный создатель этой земли, сам Идзанаки?
