* * *
Первый меч вызвал к жизни первый щит; на войне всегда так: средства нападения состязаются со средствами защиты. Каменные замки исчезли с развитием артиллерии, но на смену им пришли лучше приспособленные к орудийной пальбе земляные укрепления. Полвека назад корабельная броня одолела на время мощь пушек – и моряки срочно принялись оснащать боевые корабли таранами, будто вернулись времена древнегреческих триер.
Нынешняя неуязвимость зарывшихся в землю, защищённых бетоном позиций, насыщенных пулемётами, прикрытых бесчисленными рядами колючей проволоки, превратила войну в бессмысленное истребление; оборона победила наступление. Всемерное развитие артиллерии, боевые газы – это всё полумеры; всегда найдётся неразрушенное пулемётное гнездо, которое остановит атаку пехоты.
Нужно подвижное средство, защищённое бронёй от пуль и способное преодолевать бездорожье поля боя, прорывая при этом инженерные заграждения и уничтожая огневые точки врага.
Я подробно изучил материалы по «Вездеходу» – машине, изготовленной на русско-балтийском заводе. Поехал в Ригу, познакомился с изобретателем. Пороховщиков был изнурён борьбой с военным ведомством: с него требовали отчёта в потраченных десятках тысяч рублей; он поносил ретроградов и превозносил своё изобретение, но мне достаточно было взглянуть на машину, и всё стало ясно.
«Вездеход» никуда не годился: его единственная, расположенная под корпусом, широкая прорезиненная гусеница была не способна рвать «колючку», а малая длина машины не позволяла преодолевать окопы. Всё остальное уже не имело значения: я вполуха слушал рассказы об улучшении управляемости и новых проточках на барабанах, снижавших вероятность соскакивания гусеницы; о достигнутой скорости в сорок вёрст за час. Совершенно фантастическая идея пирамиды из трёх пулемётных башен, расположенных одна над другой, рассмешила меня: пулемётчикам пришлось бы драться между собой за возможность стрелять.
Словом, это была пустышка.
Ничего не дало и подробное изучение проекта «Бронеход» кораблестроителя Василия Дмитриевича Менделеева. Здесь я испытал нечто вроде неловкости: ведь автор был не кем иным, как сыном обожаемого мной великого химика. Но увы: аппарат весом в сто семьдесят тонн не способен был служить даже «подвижным фортом», не говоря уже об использовании его для активного наступления: он бы просто провалился в любой грунт, кроме забетонированной на аршин в глубину площадки.
Ходили смутные слухи о некоем «Мастодонте» капитана Лебеденко – секретной гигантской повозке с колёсами в трёхэтажный дом. Якобы эта машина была построена в лесах под Дмитровом, но застряла при первом же испытании, едва проехав десяток саженей, и её дальнейшая судьба неизвестна, хотя проект поддержал сам государь.
Архив Управления был завален проектами и чертежами, выполненными на кульмане и на листочках в клеточку; написанных технически безупречно или, наоборот, безграмотно, с жуткими орфографическими ошибками. Я с азартом бросился в это море – и зря, чуть не утонул. Вскоре моя несчастная голова раскалывалась от бесконечного числа «Улучшенных черепах» размером с цирк-шапито, вооружённых не хуже доброго крейсера; от «портсигаров» – небольших бронекоробок размером с чемодан на колёсах: в них, по замыслу автора, должны были вползать бойцы и двигаться к вражеским окопам, отталкиваясь ногами. Абсолютно мертворождённые идеи.
Полгода усилий впустую. Я оказался в том же «позиционном тупике», что и вся воюющая Европа. Решения не находилось; было от чего удариться в разочарование и хандру.
Только чудо заставляло меня продолжать трудиться и думать; отбрасывая один вариант, тут же приниматься за другой.
У этого чуда были зелёные глаза и чёрные волосы. А звали его Дашенька.
Наши встречи урывками, её нежные письма – всё это было прекрасно. Лишь одно омрачало наш роман: я несколько раз в самый неподходящий момент называл её другим именем.
Да! Я называл мою любимую Ольгой. Словно какая-то отрава поразила меня глубоко и надолго.
Быть может, навсегда.
* * *
Сентябрь 1916 г., Западный фронт, деревня Флер, Франция
Не было покоя: беспрерывно дрожала от канонады земля; небо кипело жаркими схватками «ньюпоров» и «альбатросов»; по раскисшим дорогам брела пехота, едва выдирая из луж ботинки с налипшими фунтами грязи.
Сгоревшие дотла леса с торчащими чёрными костяками бывших деревьев; зловоние из заваленных неубранными трупами воронок; разбитые повозки и опрокинутые автомобили в придорожных канавах; печальные колонны пленных – расхристанных, закопчённых, с белыми от ужаса глазами.
Третий месяц идёт наступление союзников на Сомме, едва удаётся выгрызать у немцев по сотне метров в день – и это не глядя на беспрерывный обстрел тысячами орудий, на ярость атак и дикую резню в окопах, когда в дело идут первобытные, самодельные кастеты, кинжалы, утыканные гвоздями дубинки. За взятой с таким трудом траншеей оказывается другая, третья – и так бесконечно; кажется, что весь Европейский континент исчерчен, как ладонь крестьянина, линиями – только не судьбы и жизни, а окопами. Линиями смерти.
Валлийский фузилёр долго мял документ, шмыгал простуженно и косился на гостей.
– Что не так?
– Это. Я по-французски не читаю.
– Чего тогда строишь умный вид, будто тебя только что сделали президентом Академии наук?
– Но-но! А вот хамить не надо. Особая зона, могу и выстрелить. А вы мне не начальники.
Французский майор принялся ругаться с неподражаемым марсельским акцентом; я понял, что пора вмешаться.
– Позовите офицера, рядовой. Будьте так добры.
Валлиец опять шмыгнул так, что чуть веснушки с носа не спрыгнули, и принялся накручивать ручку телефонного аппарата.
* * *
Майор попрощался и уехал; британский полковник изобразил улыбку, выдвинув нижнюю челюсть, словно ящик комода.
– Добро пожаловать на борт. К русским у нас гораздо лучше отношение, чем к лягушатникам; надоели они за два года войны хуже, чем навоз скотнику.
По-русски, видимо, это звучало как «хуже горькой редьки».
– Слышали: ваш генерал Брусилов творит чудеса в Галиции. Успешное наступление, трофеи и пленные. Теперь наше дело – поддержать порыв России здесь, во Франции.
Слышал ли я? В успехе Юго-Западного фронта есть частичка и моего труда: впервые успешно применён нашей армией боевой газ. Но я молчу об этом, горжусь про себя.
– У вас на погонах три звёздочки. Могу называть вас капитаном?
– Скорее, лейтенантом. В нашей армии моё звание звучит как «инженер-поручик».
– Как?! Про «инжинир» я понял, но «порришик»? Мне в жизнь это не выговорить.
Поручика мне присвоили перед командировкой якобы для солидности. Понадобились двухмесячная переписка и долгие хлопоты наших атташе в Англии и Франции, потом – в штабе самого Дугласа Хейга, командующего Британскими Экспедиционными силами. Но это всё позади, и теперь я здесь – чтобы стать участником первой в истории человечества атаки бронированных машин.
