Окунев мучительно хотел спросить о праве первой ночи, но сдержался. Ясно было, что Ратманов пользуется абсолютной властью над крепостными, и если ему захочется уестествить кредитницу — он сделает это без всякой первой ночи; коньяк и закуски в кабинет вкатила подозрительно блудливая, нарумяненная личная секретарша, в непременном кокошнике, но с глубоким вырезом цветастого ситцевого платья, и едва за ней закрылась дверь, Ратманов пояснил, что выкупил ее из турецкого борделя за сумму, в какую обходились обычно пять-шесть кредитоблудных душ. Кредитоблудие был его личный термин, один из семи смертных грехов, в компании спиртопития, наркодурствия, чадонебрежения, праздношатания, расточения (для разорившихся) и люботорговли (для проституции). Разумеется, он не отказал бы себе в удовольствии попользоваться личной собственностью, да и кто бы его укорил?
— И помяните мое слово, — продолжал он, все больше распаляясь, — с Иерусалима начнется возрождение России. Рано или поздно так будет жить вся Россия — здравый смысл диктует это; мы еще увидим, как оживет русская усадьба, русская усадебная проза, как станет вызревать новая «Война и мир»…
— Евгений Петрович, — вклинился Савельев в одну из пауз, когда Ратманов явно ждал новых вопросов об устройстве его крепостного хозяйства; он только было похвастался теплицами и начал рассказывать о своих планах обустроить там ананас, — но поисковики явились не за ананасом. — Вы слышали, конечно, что здесь неподалеку упал самолет, «Ан-2», с руководством «Инновационной России» на нем?
Ратманов помолчал, перестраиваясь на другую, явно неинтересную тему.
— Это не тут, — сказал он с неудовольствием. — Это севернее, на берегу Лосьвы.
Савельев так и подпрыгнул.
— Вы их видели?
— Я не видел, а Панург видел. У нас он Панург, а до этого был Сырухин, охотник. Какой он, впрочем, охотник — так, любитель. Я не хотел его брать, но куда ему деваться?
— Сырухин?! — вскричал Тихонов, не веря своим ушам. — Но его съели!
— Это не его съели, а он съел. Он попросил его спрятать, я его взял с условием, что он все забудет и навеки откажется от мяса. У него теперь другое имя. Он говорил, что видел какой-то самолет, но они до него не дошли. Он над ними пролетел и упал в тайгу, ближе к Лосьве. А потом он съел двух других и вышел ко мне.
— Он у вас? — настырно спрашивал Тихонов. — Я должен его увидеть, я же писал про всю эту историю!
— До спектакля вы его не увидите, — властно отвечал Ратманов. — Он готовится, у него с памятью плохо, я ему дал роль царя Вакулы. А после спектакля — ради бога, но предупреждаю, что много он не расскажет. У него не очень хорошо с головой.
— Это наверняка, — кивнул Тихонов.
5
История съеденного охотника взбудоражила перовские умы в июле, и следствие по ней длилось месяц, пока не стало понятно, что правды от уцелевших не добьется никто. Они были обнаружены мыкшанскими грибниками по чистой случайности — поиски с вертолета ничего не дали, а мобильной связи в мыкшанской тайге не было. Трое отправились на охоту в апреле, в самое глухариное время, когда, впрочем, можно подстрелить и пролетного гуся, и утку, и косулю, — но в то, что они шли охотиться, никто не верил. Слухи об «осиновском золоте» — по имени реки Осиновки, где в 1819 году крестьянин села Уродное Никифор Стремин нашел золотые россыпи, — ходили в Перове и его окрестностях все двести лет, хотя месторождение считалось давно выработанным, а самого Стремина через два года после чудесного открытия съели волки, и осиновское золото с тех пор считалось несчастливым. К моменту национализации приисков там уже почти ничего не оставалось, однако любое везение в этих краях так редко, что тысячи золотоискателей бороздили неласковые берега Осиновки в напрасных поисках золотой отмели. В 1968-м, однако, золото нашли снова, на этот раз южнее, и поиски закипели с новой силой — так что пропавшие охотники явно выждали, пока начнет сходить снег, и отправились отнюдь не за гусями. Родственники отчего-то не слишком о них беспокоились, вдобавок и родни у всех троих почти не было: Сырухин разведен, Ходырин холост, и только у Моренова была любовница с дитем. Она-то и подняла шум в мае месяце, но тут упал «Ан», и поисковикам стало не до охотников. Пятого июля они сами вышли почти к самому Мыкшанску, где и попались на глаза семье местных грибников. Охотников, однако, было всего двое, и куда девался третий — они объяснить не могли. Сначала пошли разговоры о том, что он отстал, потом — что они нарочно разделились, ибо так было больше шансов найти жилье, но перовские обыватели, читатели «Глобуса», почти единогласно решили, что так и не найденного сорокалетнего Сырухина просто съели как самого молодого и нежного — Моренову было под 50, Ходырину 43.
Версия эта, при всей своей жуткости, немедленно закрепилась в умах: во-первых, золотоискателей, в особенности доморощенных, недолюбливали и ждали от них любой гадости, да вдобавок Ходырин был не местный, он приехал якобы поохотиться из Астрахани, а зачем из Астрахани ездить в Перов? Арбузов там, может быть, не хватает? Как бы то ни было, по факту исчезновения Сырухина живенько возбудили уголовное дело, по которому двое спасшихся покамест проходили свидетелями, — но после первого же допроса они бесследно исчезли из больницы, где проходили восстановление после двухмесячных блужданий по тайге, и тут уж растворились бесследно. У любовницы Моренова не было никаких сведений о сердешном друге — она лукавила, конечно, это видно было по наглым ее глазам, обыскали ее перовскую квартиру и дом в поселке Треухино, где жили ее родители, подпол прошли с фонарем, все было чисто. Может быть, они ушли обратно в тайгу, теперь уже навсегда, а может, просто затерялись на бескрайних просторах Свердловской области; в России очень много всего пропадает, почти все навеки, а если и обнаруживается, то по чистой случайности. Иной человек уйдет из дому якобы по грибы, на самом же деле мыть золото, или поедет к любовнице, допустим, в город Актюбинск, ныне Актобе, — а обнаружит себя вдруг в Ахтарске, сидящим на скамейке городского автовокзала, причем сидит он там явно не первый день и ничего не помнит. Где был, кого за это время съел? Жива ли полюбовница в Актюбинске или он оттого и потерял память, что сожрал ее в припадке бешеной ревности и теперь скрывается от правосудия? Иной человек шел в комнату, попал в другую, за триста километров, а почему туда попал — сказать не может, пришла внезапная блажь; двадцать лет спустя вернулся на родное пепелище — семья давно уехала, соседи позабыли, — и с ужасом узнал, что никто его не искал: дело возбуждается по факту трупа, а факта трупа нет, еще не умер или не нашли; пропавшего без вести взрослого мужика не станут искать никакие добровольцы, это девочку малолетнюю ищут с собаками по всему району, подвергают самосуду отчима, который нехорошо на нее поглядывал и наверняка растлил где-то в лесополосе, и находят несчастную через двадцать лет почтенной матерью семейства, почему-то в удивительном поселке с названием Примыкание, Саратовской области; что заставило ее туда примкнуть, или туда все примыкают, кого вдруг закружило по России? Из Карабулака в Октябрьск выехал на поезде некто повидаться с теткой, которая его растила, но по дороге встретил женщину своей мечты, та его опоила, раздела, разула, пихнула в полусознательном состоянии в автобус Равенство — Черные Камни, он по дороге встретил женщину своей мечты, та его накормила, одела, обула, он через год поехал с ней в город покупать новые штаны и другую одежду, в магазине встретил женщину своей мечты, та была пропойца и шлюха, пила с грузчиками, грузчики его избили, раздели, разули, он очнулся в доме у тетки, подобравшей его на улице, но не узнал старуху и только все повторял «Не буду, не буду». Какой роман можно было бы об этом написать, какой скучный, бесконечный, никому не нужный роман, в котором никому не нужные герои ездят по неотличимым местам, и встреча с незнакомцем отличается от встречи с родственником только тем, что родственник при встрече иногда выставляет соленья! Никого нельзя найти, все пошли и не вернулись, особенно если человек ушел из больницы с явным и понятным намерением никогда туда не возвращаться. И в Перове забыли про Сырухина, потому что он был водопроводчик, человек, которого мало кто помнит в лицо.
