— Так мы вовсе не пьем, ни капельки, — объяснил молодой человек и обернулся в сторону Гилберта Яновича. — Не знаю только, что это на Федора Андреевича с Козленковым нашло!
— Но мы с ними разберемся, — заверил спонсора Гибель Эскадры.
И тут же решил самолично откупорить одну из бутылок, взял ее в руки.
В этот самый момент в зал с воплем ворвался Козленков. Пиджака на нем не было, распахнутая белая рубашка в каких-то пятнах сбоку вылезла из-под ремня.
Он рухнул на колени и закричал:
— Хватайте меня! Вяжите! Казните за преступление! Я убил его!
И швырнул на пол большой охотничий нож. Нож покатился и остановился около стола, едва не ударившись в ноги Скаудера. В огромном зале повисло молчание.
— Кого ты убил? — тихо спросил Гилберт Янович.
— Друга своего лучшего! Федьку Волкова я зарезал!
— Ах! — вскрикнула Танечка Хорошавина и выронила на пол пустой поднос.
Холмский на всякий случай отскочил подальше.
А Козленков снова закричал:
— Вяжите меня! Хватайте! Нет мне прощения! — Он согнулся пополам и ударил лбом об пол. — Нет прощения мне! Ни перед людьми, ни перед богом! Я же дружбу свою собственной рукой… Ножом прямо в сердце!
Первым пришел в себя Борис Адамович Ручьев, он бросился к распластавшемуся на полу Козленкову.
— Леша, что ты говоришь такое?! За что ты его?
— А чего он меня бездарем называет! — всхлипнул Козленков. — А еще Иванушкой-дурачком на пенсии обозвал. Ты бы стал такое терпеть?
Козленков, опираясь на руку Бориса Адамовича, выпрямился и повторил:
— Ты бы вынес такое? А ведь он и про тебя сочинял! Забыл, как он тебя унизил? Такое тоже не прощается! — И он начал декламировать:
Журчит в канаве придорожный…
Я думал, там ручей бежит,
А глянул сам: нет, невозможно —
Борис Адамыч там лежит.
Прочитав эпиграмму с выражением, Козленков, казалось, успокоился. Он выдохнул и произнес негромко:
— Ну ладно, жизнь моя кончилась. Но ведь я за всех за вас, ребята, отомстил! За вас, невинные вы мои братья и сестры! Я даже за уважаемого Гилберта Яновича отомстил! Этот гад, мой лучший друг, покойный ныне, ведь и на него пасквиль состряпал. Ведь помните, как вы все хохотали в своих гримерках!
Эскадра дала теперь деру,
На запад уходит во тьму.
Но я все равно Скаудеру
Торпеду пущу под корму.
На западе геи застонут,
И Стасик в гримерке всплакнет…
Жаль, наши какашки не тонут,
И Гилберт как прежде всплывет.
— Он с ума сошел! — прошептал Гилберт Янович. — Может, пока не вышли в море, вызвать полицию местную или местную психушку?
— Тихо! — закричал Козленков. — Неплохо я ведь сказал про покойного друга?
Мой лучший друг покойный ныне,
Лежит теперь на дне и в тине…
Он расхохотался:
— А! Все слышали, как я умею? Не то что ваш обожаемый Волков! Вот кто здесь настоящий поэт! Это вам не торпеды пускать в Гибеля Эскадры! Это посильнее «Фауста» Гёте будет!
Вера молчала, сидела пораженная. Поначалу она решила, что это розыгрыш, но, посмотрев на лица актеров, поняла: все это всерьез. Все словно боялись шевельнуться. Борис Борисович и вовсе был бледен, как полотно, и пребывал в глубоком шоке. Вера поднялась и подошла к Борису Адамовичу Ручьеву, который, опустившись на колени, прижимал к себе голову притихшего на мгновенье Козленкова, словно изображая сцену с картины Репина, на которой Иван Грозный убил своего сына. Подошла, наклонилась, посмотрела в лицо актера, сознавшегося в убийстве друга. Он застенчиво улыбнулся.
— Какой сегодня день недели? — спросила Вера.
— Восемнадцатое, — уверенно проговорил Козленков.
— А как вас зовут?
— Заслуженный артист России Иван-царевич.
— Где вы убили Волкова?
— Я его зарезал, — уточнил Козленков. — Зарезал, потом вытащил через задний проход и сбросил в воду.
— Он сошел с ума, — прошептал Скаудер. — Вы слышали, что он сказал?
— В заднем проходе, — радостно улыбнулся убийца.
— Он имеет в виду коридор, ведущий к выходу, на корме, — объяснила Вера.
Все стояли молча и никто не шелохнулся.
— Пойдемте со мной кто-нибудь, — попросила Вера. — Проверим показания.
И опять никто не тронулся с места.
— Надо капитана вызвать, — предложил крепкий молодой актер, имени которого Вера еще не знала.
— Я сам пойду, — поднялся из-за стола Софьин.
И тут же вызвались пойти и Гилберт Янович, и тот самый молодой актер, и Татьяна Хорошавина.
— Вы-то останьтесь, — сказала ей Вера. — Помогите Ручьеву и остальным отвести Алексея Дмитриевича в каюту. Я думаю, что он чутко отреагирует на вашу ласку.
Глава 7
Место, где произошло убийство, нашли сразу. Низ стены над самым полом был забрызган красными пятнами, увидев которые Холмский отшатнулся, схватился за горло, а потом прошептал:
— Господа, мне плохо!
Гилберт Янович тоже остановился, его лицо побледнело.
Вера осмотрела пятна и показала оставшемуся рядом с ней Софьину на пол.
— Явные следы волочения. Такое ощущение, что, когда пострадавший упал, его потащили к выходу на открытую палубу.
Она пошла по кровавому следу, открыла дверь и вышла на воздух. Следы продолжались и там и закончились лишь у самого борта.
— Похоже, Козленок не врет, — признал Борис Борисович. — Допился до белочки, зарезал друга, а потом сбросил тело в воду. Вызывать полицию, водолазов мне не с руки. Если мои боксерские федерации узнают, что произошло на «Карибиен кап», то организация соревнований будет сорвана сейчас и вряд ли состоится вообще когда-либо. А туристы! Разве они будут покупать на мое судно туры, зная, что здесь произошло убийство! Конкурентов — море. Вот конкуренты обрадуются!
Он вздохнул и посмотрел на Веру.
— Я восхищаюсь вашей выдержкой, Верочка. Такая выдержка для финансового консультанта — это что-то необыкновенное. Любая женщина, увидев столько крови, давно потеряла бы сознание!
— Я и не такое видала, — спокойно ответила Вера. — А потому послушайте мой совет. Вызывать полицию, водолазов или психушку — ваше право. Хотя мне кажется, это должен сделать капитан. Предупредите его, но попросите не торопиться пока вызывать кого-либо. Сейчас мы сами должны разобраться. Найти по возможности тело…
