Софьин поморщился:
— Не знаю, мне так не смешно абсолютно. Ни тогда, ни теперь. Я — серьезный человек. Хотя нет, люди — это они, а я — серьезный бизнесмен. Может, им кажется шуткой издеваться надо мной, но я такие вещи не прощаю. Сейчас по бокальчику лично с вами выпьем, и я пойду.
Но сидели еще долго. Борис Борисович успокоился, пил шампанское, произносил тосты и даже смеялся, говорил комплименты артистам. Вера искренности Софьина не верила, чувствовала, что олигарх что-то задумал.
А время пролетело быстро. Борис Борисович поднялся и сообщил одной лишь Вере, что через двадцать минут судно отходит и он хочет посмотреть за процессом с капитанского мостика, Вера идти с ним отказалась.
Через какое-то время палуба под ногами начала медленно дрожать. Но этого, судя по всему, никто из присутствующих не заметил. Под гитару Волкова артисты дружным хором пели неизвестную Вере песню.
Нам до счастья осталось немного,
Будет солнце сиять, а пока
Дождь идет по велению бога,
Укрывая в туман берега…
Вдруг Вера вспомнила, что на борту судна должен быть еще один пассажир, о котором все почему-то забыли и не вспоминали совсем. Пассажир, которого не было на общем празднике и на ужине. И вообще Бережная не видела ее нигде: ни в коридорах, ни на палубе, ни в лифтах. Элеонора Робертовна Герберова — ответственный сотрудник Министерства культуры.
Не может быть, чтобы она брезговала общением с артистами!
А на подиуме артисты продолжали с веселым самозабвением распевать то, что наверняка написал сам Федор Андреевич, смотрящий сейчас на всех с высоты своего роста и своего таланта с любовью и жалостью.
Не бывает любви без скитанья,
Небо плачет, но ты не реви:
Посылает судьба испытанья
Только тем, кто достоин любви…
Глава 8
Около двух часов ночи Вера Бережная попрощалась с артистами, сказав, что у нее была тяжелая командировка и она хотела бы отдохнуть. Ее пытались удержать, потому что, кроме шампанского, появились и другие напитки, праздник становился все веселее, но она отказалась.
Да и в самой артистической компании начались разброд и шатание, кто-то выходил курить на свежий воздух, кто-то выбегал в каюту, чтобы принести из мини-бара очередную бутылку. Вера поднялась на лифте, прошла по коридору и уже почти достигла двери своей каюты, как услышала неподалеку приглушенный разговор. Она замерла и прислушалась. Голоса доносились из-за двери одной из кают. Мужчина и женщина разговаривали негромко, слов было не разобрать. Пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы определить дверь, за которой шла беседа.
Разговор был нервный. Но Веру удивило другое: она даже не догадывалась, что в этом отсеке путешествует еще кто-то, кроме Софьина, Скаудера и ее самой. А теперь получается, что здесь инкогнито направляется в Петербург какая-то пара и, судя по разгневанному тону женщины, можно предположить, что это семейная пара.
Женщина за стеной, очевидно, расхаживала по каюте, и, когда она приближалась к двери, можно было что-то разобрать.
— Ты меня достал! Понимаешь? Достал! Если я тебе сказала: далеко от меня не уходить, то…
— Но не могу же я всех бросить! Иначе все подумают…
Разговор перешел на повышенные тона, и можно было не напрягать слух, потому что и так все слышно было очень хорошо.
— Мне плевать на то, что подумают все. Кто такие все? Артисты твои? Так медведям в цирке тоже аплодируют, а кого заботит, что они о себе думают, эти медведи?
— Но…
— Молчи! Если хочешь выпить, то вон — открой бар и нажрись!
— Зачем ты так? Я не собираюсь напиваться. Да и ты могла бы со всеми вместе. Все только рады были бы…
— Слишком много чести!
Вера уже почти не сомневалась, кто за дверью. Женщина наверняка та самая Элеонора Робертовна Герберова, о которой она совсем недавно вспомнила. А мужчина? Кто-то из труппы? Скорее всего, кто-то из артистов. Но голос мужчины она вспомнить не могла.
— Хорошо! — вдруг почти примиряюще произнесла Герберова. — Я сейчас сама спущусь вниз. Уверяю тебя, что все веселье сразу прекратится. Прекращу эту пьянку. Каждый год вашему театру выделяются из бюджетных средств гранты, а вы их подобным образом прогуливаете!
— Да это Борис Борисович нас угощает!
— Чего ты мне вкручиваешь?! Уж я-то знаю его щедрость. Софьин — известный бизнесмен, он умеет считать деньги и не тратит их на всякую шушеру в отличие от доверчивого государства… Погодите, мой дорогой, сейчас спущусь и наведу порядок!
— Может, не надо тогда спускаться?
— А ты не указывай, что мне делать! Я просто спущусь, и когда ваши театральные потаскухи увидят меня во всем блеске моих брильянтов, когда они поймут, что мы существа разного мира… То есть это они существа, а я — человек из другого мира. Другого! Ты понял? Из мира, в который вам всем не попасть никогда!.. Давай возвращайся туда: не можем же мы с тобой под ручку появиться? Что про меня подумают?.. Погоди, помоги мне на шее застегнуть…
Вера поняла, что пора уходить. Вернее, пора возвращаться к веселой компании. Она добежала до лифта, спустилась, снова вошла в зал огромного ресторана, в котором, по замыслу Софьина, уже очень скоро будут проходить боксерские поединки. Только здесь кое-что уже изменилось. За время ее отсутствия все столы были сдвинуты в один большой, вокруг которого расселась вся труппа.
Увидев ее, навстречу поднялся Козленков и подвел к столу, усадив между Волковым и собою. Вера обвела взглядом собравшихся, чтобы узнать, кого не хватает, но тут же все радостно закричали и посмотрели на дверь. В зал вошел Артем Киреев с бутылкой виски в руке. Руку с бутылкой он победно вскинул над головой, и собравшиеся зааплодировали. Только старшее поколение не аплодировало.
Борис Адамович даже произнес недовольным тоном:
— Вас, молодой человек, только за смертью посылать!
Бутылка была выставлена на стол и тут же открыта. От Веры не укрылось, что, открывая бутылку, Артем цепким взглядом оглядел пространство вокруг себя, словно высматривая свободное место.
— Шампанское закончилось? — обратилась Вера к Алексею Козленкову.
— Да сколько угодно еще!
Перед ней поставили чистый бокал, а может быть, просто пустой, и наполнили его. Волков поднялся. Ручьев постучал вилкой по пустому бокалу, призывая к тишине. Разговоры и смех смолкли.
— Дамы и господа, — обратился народный артист к сидящим за столом. — Собратья и сосестры, уважаемый господин художественный руководитель и вы, мадемуазель, — Волков обернулся к Вере и склонил голову. — Без малого двести семьдесят лет назад мой предок и тезка Федор Волков в большом каменном амбаре, доставшемся ему вместе с фабриками и магазинами от покойного отчима — купца Полушкина, впервые в России публично представил свою постановку пьесы «Эфирь». Именно в тот день зародился русский театр, зародилось то актерское братство — единственная ценность, которой все мы обладаем сообща, потому что талант у каждого свой, данный богом, а братство у нас одно на всех!
