— А вы сами-то труп видели? — поинтересовался Киреев.
— Я и обнаружила, — сказала Вера. — Как вы помните, Герберова меня к себе позвала, а ребят заставила закуски туда тащить. Так до сих пор стол и уставлен. Я зашла и увидела ее мертвой.
Алиса поежилась и посмотрела на мужа, Сергей казался отрешенным. Никто не вымолвил ни слова, пока молчание не нарушил Алексей Дмитриевич:
— Вчера Федя стихи начал читать Твардовского, а чтец, как вы знаете, он классный. То есть первоклассный чтец. Я сам, когда эти строки слышу в его исполнении, заплакать готов — так горло перехватывает, что ни вдохнуть, ни слова сказать, а она весело там о чем-то… Великий человек о своем героическом деде рассказывает, а ты, если перебить хочешь, скажи тогда о своих предках, а ей и сказать-то нечего! А перебить народного артиста, когда он душу перед тобой выворачивает… Про какую-то ерунду сразу начала! Да и предков у нее никаких не было, а так — родственники…
— Я слышал, что у нее отец был банкиром, — проговорил Киреев. — В середине девяностых его взорвали вместе с машиной и водителем. Мать тут же дочку бросила и за границу сбежала. Там и сгинула где-то. А Элеонору Робертовну замужняя старшая сестра к себе взяла. Банк, как выяснилось, к тому моменту разорился…
Все молчали.
— Как банк назывался? — спросила Вера.
Киреев молча пожал плечами.
— Проникновенно излагаешь, Артем. Я чуть было ее не пожалела, — усмехнулась Алиса. — Какая она несчастная, папу-банкира взорвали на кусочки…
— Ее уже на свете нет, — напомнил Алексей Дмитриевич. — А ты живая и счастливая, у тебя муж любящий рядом сидит и друзья преданные имеются. А все эти банки, машины, яхты… Гори они синим пламенем!
— Насчет яхты вы поосторожнее, господин артист, — напомнила Вера.
— Да, — согласился Козленков. — Это я что-то не подумал. Так мы будем бордо трескать, открывать мне бутылку или нет?
— Если только признаетесь, где вы ее добыли, — улыбнулась ему Вера.
— А чего мне скрывать? Стасик презентовал. Я недавно… То есть сегодня с утречка зашел к нему, думал, Гибель Эскадры там. А Стасик сидит грустный и в окошко смотрит. Говорит: «Не хотите ли хорошего бордо, Алексей Дмитриевич?» А что мне отказывать, что ли? Взял бутылку и ушел.
— Совсем забыла! — всплеснула руками Вера. — Я же договорилась с Холмским пообщаться. Он, вероятно, уже ждет меня. Так что, Алексей Дмитриевич, выпьем это вино в другой раз, хотя я не особо его рекомендую: это фальсификат. Если хотите, обменяю вам его на «Реми мартен» двенадцатилетней выдержки — коньяк хороший, проверенный.
— Готов меняться! — тут же согласился Козленков. — Прямо сейчас к вам и поднимемся, пока вы не передумали. Какое бы вино ни было, коньяк лучше. Особенно для актерской души. И особенно французский коньяк. А главное — двенадцатилетний!
Глава 16
Когда вышли из лифта и вошли в отсек с каютами, Вера увидела высокую фигуру Холмского, который подпирал стену напротив ее двери. Увидев рядом с ней Козленкова, Станислав растерялся и почему-то отвернулся в противоположную сторону. Он так и остался стоять, пока Вера доставала из мини-бара коньяк, а потом убирала туда бутылку бордо.
Алексей Дмитриевич взял коньяк и, вдохновленный, быстро удалился. И только потом, да и то не сразу, Станислав просунул голову в каюту, оставаясь в коридоре, и спросил тихо:
— К вам можно?
— Заходи, конечно, располагайся.
— Я лучше постою.
— А ты разве не настоялся в коридоре, меня поджидая? — улыбнулась Вера и кивнула на кресло. — Садись.
Холмский опустился в кресло, но на самый краешек, стараясь держать спину ровно, а голову прямо. Вера смотрела на него, а потом отвела взгляд, чтобы парень не смущался. Удивительно, как такой застенчивый молодой человек стал артистом! Или это такая игра в застенчивость?
— Тебе в театре нравится? — спросила Вера.
— Очень.
— Давно уже в труппе?
— Два года.
Он поправил волосы, спадающие за спину, и немного потряс головой, чтобы они улеглись.
— У тебя друзья в театре есть? — продолжала Вера.
— Ну, вы же все и так знаете. Зачем спрашивать? А так все ко мне хорошо относятся.
— А ролями своими доволен?
Холмский задумался, потом дернул плечом и кивнул.
— А раздеваться на сцене нравится?
— Нет, конечно. Но раз надо, так надо. Я ведь не один такой. Танечка Хорошавина, когда ей приходится это делать, плачет потом в гримерке. Так что я терплю.
— Но как вы считаете, Гилберт Янович — гений?
Станислав напрягся, а потом кивнул:
— Наверное. Он верит во все, что делает.
Вере показалось, что Холмский едва сдерживает улыбку. Как это ему удается при таком внутреннем напряжении? Или это тоже игра?
Вера придвинулась к нему немного ближе, Холмский почти на такое же расстояние сместился в глубь кресла.
— А Герберова какой была? — немного понизив голос, поинтересовалась Вера.
— А почему вы меня об этом спрашиваете? — испуганно спросил Станислав.
— Ну, потому что ее никто не понимал, а ты видел насквозь.
— Откуда вы это знаете? — удивился Холмский.
— Работа у меня такая, — улыбнулась Вера. — И потом: она ведь ни перед кем душу не открывала, а с тобой многим делилась.
— Вы и это знаете? — ахнул Станислав. — Ну да, мы разговаривали. Она рассказывала, как была маленькой девочкой, но очень хотела стать маленьким мальчиком, чтобы стать сильной, когда вырастет, и со всеми расправиться. А еще рассказывала о том, что у нее был театр теней — любимая игрушка. С каретами, с кавалерами и дамами, вырезанными из картона, с лошадьми и собачками, потом она всем отрезала головы и завела себе кукол-марионеток. Но очень скоро поняла, что может управлять не только куклами, но и людьми.
Он замолчал и вдруг рассмеялся:
— И ведь научилась!
Его смех и фраза прозвучали так неожиданно, что Вера вдруг поняла: все это и в самом деле игра. Станислав Холмский притворяется, изображает кого-то. Потому что считает себя ниже всех по уровню таланта и по уровню образованности. И эта игра — единственный способ защиты для него.
Казалось, что молодой актер готов был расплакаться, но вдруг откинул голову назад и, оперевшись на подлокотники, сел в кресло еще глубже — так глубоко, как это только было возможно.
«Играет, — все больше убеждалась Вера. — Точно играет. Но как талантливо он это делает! Переходит из одного состояния в другое».
— Но я ее не боялся, а она знала это, — продолжил Станислав. — А один балетный мальчик как-то рассказал мне, что Элеонора его иногда призывает к себе домой. Заставляет раздеваться догола, потом раздевается сама и садится за рояль. У нее дома такой белый большой рояль.
