— Такая возможность есть?
— Возможность есть: вертолетная площадка имеется.
— Тогда поинтересуйтесь типом воздушного судна и откажите. Скажите, что лучше выслать навстречу катер с оперативной группой. К борту катер может подойти?
— Без проблем. Но только катер подойдет лишь ночью. А если им сейчас еще предстоит ехать в порт, погружаться и выходить в море, то это будет часа за три или за четыре до нашего прибытия. Стоит ли?
— В самый раз.
— А с телом-то что делать? Пусть так и лежит?
Все находящиеся в ресторане замерли, прислушиваясь.
— Тело можно будет накрыть, но охрану от каюты пока не убираем. Я дам дополнительную команду.
— А что говорить, если со мной еще раз будут связываться? — спросил капитан.
— Скажите, что доследственная проверка произведена. Пусть высылают катер навстречу для проведения необходимых следственно-оперативных мероприятий и задержания преступника.
— Так что, уже…
Вера отключила рацию и посмотрела на замершую возле столика Таню.
— Все, что приготовили, то и принесите, — попросила Вера. — Только небольшими порциями.
— И мне, — прошептал Холмский.
Обед проходил в полной тишине.
Вера вместе со Станиславом вернулись в ее каюту. Когда выходили из зала, все смотрели им вслед. Никто не встал из-за стола, хотя закончили обед все раньше. Молчали и никто не окликнул. Гилберта Яновича за общим столом не было.
В каюте они уселись так же, как и при начале разговора, — каждый в свое кресло.
— Когда вы меня арестуете? — спросил Холмский.
— А зачем? Ты же отсюда все равно убежать не сможешь: вокруг море.
— Вдруг я с собой что-нибудь сделаю?
— А зачем это тебе? — поинтересовалась Вера.
— Груз вины за преступление, — вздохнул Стасик. — За то, что я переступил законы божеские и человечьи.
— А раньше никогда не переступал?
Холмский задумался и кивнул:
— Случалось. Но теперь это все накопилось.
— Тебе жалко Элеонору Робертовну?
Он отвел глаза.
— По-человечески — да. А так…
Он посмотрел Вере прямо в глаза.
— Ну вы же уже поняли, что она за человек была.
Вера взяла рацию и связалась с капитаном.
— Григорий Михалыч, на вашем судне есть карцер или каюта, предназначенная для содержания преступника?
Услышав последнее слово, Станислав напрягся и отвернулся в сторону. На его глазах выступили слезы.
— Найдется, — ответил капитан. — А что, есть кого туда помещать?
— Есть один желающий, — ответила Вера. — Подготовьте помещение, а потом высылайте конвой. Теперь о теле. Знаете условия хранения и транспортировки подобных грузов?
— Увы, даже очень хорошо знаю. Я из ЮВА двух моряков своих в Канаду вез. Ребят в порту зарезали.
— Откуда? — не поняла Вера.
— Из Юго-Восточной Азии. Из Восточного Тимора, если уж совсем точно. Не все даже такую страну знают, а мы туда за грузом кофе пошли. Вернее, повезли военный груз, а обратно кофе должны были взять. А в Дили у них тогда беспорядки начались. Дили — это столица и одновременно крупнейший порт. Власть разбежалась, начались грабежи, пожары и все такое прочее…
— Ну, раз опыт есть, то знаете, что делать.
Вера закончила разговор и посмотрела на Станислава, он вытирал слезы.
Вера подала ему салфетку и спросила:
— На ноже остались твои отпечатки?
— Конечно. А чьи же еще? Но я не знаю точно.
— Ты был в перчатках?
— Не помню, — Холмский отвел глаза.
— Стасик, — как можно мягче произнесла Вера. — Ты не помнишь, как вошел, как ударил ножом, не помнишь, был ли ты в перчатках или без них. Но помнишь только, что взял бутылку вина.
Холмский кивнул:
— Ничего не помню. Затмение какое-то нашло. Про бутылку помню. А это что, отягчающее обстоятельство?
— В принципе, да. Вино ведь дорогое.
— Ужас! — прошептал Холмский. — Из-за какого-то вина вся жизнь под откос.
— Вообще-то ты человека убил, — напомнила Вера.
— Это да, — согласился Станислав.
Он уже перестал плакать, но по-прежнему был растерянным и несчастным.
— Это тебя Гилберт Янович попросил отстоять честь труппы? — спросила Вера. — Раз уж подозревают всех, пусть кто-то один ляжет на амбразуру.
— При чем тут Скаудер? — не очень уверенно удивился Холмский. — Я сам принял решение. Раз я убил, да еще вино украл, то я и должен отвечать.
В дверь постучали.
— Входите, Григорий Михалыч! — крикнула Вера, решив, что это пришел капитан с моряками, чтобы отконвоировать Холмского в импровизированную тюрьму.
Но вошел Волков. Он приблизился к Станиславу, погладил его по голове. Холмский сжался и закрыл лицо ладонями, чтобы не разрыдаться.
— Садитесь, — предложила Вера и указала народному артисту на третье кресло.
— Да я уж постою, — печально произнес Федор Андреевич. — Пришел выяснить, что происходит. Разговоры пошли, будто бы схватили убийцу. Убийцу! — вскричал он и готов был вскинуть руки, возмущаясь. — Кого? Взяли самого слабого и пытаетесь его расколоть!
— Успокойтесь, Федор Андреевич! — проговорила Вера.
— А как тут быть спокойным, когда такой беспредел?!
— Федор Андреевич, вы ведь читали «Преступление и наказание»?
— Ну, разумеется, — ответил Волков. — Я почти наизусть знаю этот великий роман!
— Помните, наверное, что у Порфирия Петровича был еще один подозреваемый, который сознался в убийстве старухи-процентщицы и ее сестры, но Порфирий Петрович не поверил?
— Ну, разумеется. Некий Миколка из старообрядцев или из сектантов, который с художником жил. Он решил взять на себя чужой грех, чтобы искупить свой собственный… — Волков вдруг понял. — То есть и вы тоже не верите нашему «Миколке»?
— Нет, конечно. Вспомните того же Порфирия Петровича. Его слова про сладостное желание из окна или из колокольни спрыгнуть…
Волков покачал головой и выдохнул:
— Уф! Приятно иметь дело с начитанным человеком. В наше время все беды от того, что люди читать не хотят. А потому и глупость повсеместная. Я ведь этого Порфирия Петровича на сцене изображал, даже брови высвечивал, чтобы соответствовать образу, придуманному Федором Михайловичем. А как я произносил текст! Вот послушайте…
Волков смахнул ладонью с лица свое обычное выражение, потом пригладил волосы и немного присел, потом пригнулся чуток и выпалил чужим голосом:
