— Вера Николаевна, — улыбнулась девушке Вера.
— Так вот, — продолжил Борис Борисович, — сделайте так, чтобы никому сегодня скучно не было.
— Я поняла, — кивнула девушка.
— Тоже актриса? — спросила Вера, когда они отошли.
Борис Борисович кивнул.
— Двоих я уже видела. Федор Андреевич…
— Волков, — назвал фамилию актера олигарх. — Второй — Алексей Козленков. Козленков начинал лет тридцать назад. Снимался в фильмах-сказках для детей. Знаете, он был такой тоненький, светловолосый, кудрявый. Типичный Иванушка-дурачок или Иван-царевич, но потом молодые годы прошли, и типаж стал не тот.
— Я его вспомнила, видела фильмы с его участием в детстве.
— А Волков как начинал, не знаю, но сейчас он достаточно востребован. В кино приглашают. Но Федор остается в театре, вероятно, не желая расставаться со своим другом Козленковым и с еще одним приятелем — Борисом Ручьевым, который служит в театре вторым режиссером. А ведь именно Ручьев открыл этот театр… Правда, тогда он был частным театром и назывался «Ручеек». Но дело, как это случается, не выгорело. Прогорел театр. Пошел под государственную крышу, но финансирования все равно должного не получил. А тогда появился я. Помогаю чем могу. А Волков, Ручьев и Козленков дружат с давних пор, хотя и ссорятся постоянно. Однажды Козленков едва не зарезал Волкова. Вовремя удержали. А обиделся из-за ерунды — из-за эпиграммы. Волков ведь этим балуется и достаточно зло сочиняет на каждого…
— Что же такого можно сочинить в стихах, чтобы человек готов был убить автора? — удивилась Вера.
— Да ничего особенного. Хотите, прочитаю? — предложил Софьин.
— Если вас не затруднит.
— Тогда слушайте, — усмехнулся Борис Борисович:
Козленков как-то раз пошел к Ручью напиться,
Нажрался и пошел домой пешком,
а там на час езды.
Устал… Решил в подъезде помочиться,
Где Волков жил, и получил… внушенье.
Всем объявляю Соломоново решенье:
Пусть знает всяк, кто хочет хватануть
чужого виски,
От Волкова получит и по жопе, и по письке…
— Ну да, действительно зло, — нахмурилась Вера. — И неужели он ко всем так относится? Вот что, например, можно написать про эту девушку, которую мы только что встретили? Она такая тихая и скромная.
— Не знаете, что можно про Таню написать? Тогда позвольте прочитать эпиграмму и на нее.
Хорошавина Татьяна
Спит в сапожках из сафьяна,
Чтоб не стибрили враги:
Так сапожки дороги.
Ну а раньше у нее
Театральное жулье
Скоммуниздило белье…
Одеяло убежало,
Улетела простыня
И подушка как лягушка
Ускакала от нея.
И счастливая такая
В сапогах, хотя нагая,
Таня спит без памяти.
Ангелочек, мать ети.
Софьин выпалил все это на одном дыхании и посмотрел на собеседницу.
— Как вам такие вирши?
— Ужасно! Зачем он так?
— Характер такой, — пожал плечами Борис Борисович. — Волков — талантливый человек. Всех уверяет, что он потомок основателя первого русского театра — актера Федора Григорьевича Волкова. Многие, как говорится, верят. Но я решил навести справки. Подтверждений этому не нашел. Его отец, Андрей Иванович, был актером какого-то провинциального театра и умер — точнее, замерз. Возвращался домой зимней ночью, прихватило сердце, упал и замерз. Вероятно, пьяным был. Наш Федя Волков тогда еще в школе учился. Большую часть своей жизни он шел по стопам родителя. Но потом его пригласили в кино, и пошло-поехало. Но это уже сравнительно недавно было. Но живет он по сравнению с другими собратьями по театру относительно неплохо в финансовом смысле.
— А вы его на сцене видели? — спросила Вера.
— Естественно. Я был на их спектакле в Осло. Честно признаюсь, понравилась постановка. Но там весь зал с ума сходил. Не удивлюсь, что в скором времени отправится театр «Тетрис» по европейским городам и весям с гастролями. Удивят своей постановкой «Гедды Габлер» весь мир.
— Я, к стыду своему, не знаю спектакля, о котором вы говорите, — призналась Вера.
— Разве? — удивился Софьин. — Это пьеса Ибсена о молодой девушке, которая всех ненавидит. Не то что ненавидит, но ей противно всякое прикосновение мужа, она ненавидит окружающих женщин, она хочет быть другой — женщиной, которая ни в чем не уступает мужчинам. Она хочет быть такой же, как и ее умерший отец-генерал. Потом она кончает жизнь самоубийством, узнав, что беременна.
— Ужасная пьеса!
— Великая. Но от нее все устали давно. Феминизм уже не такая острая тема, как сто с лишним лет назад… Но Гилберт Янович так поставил спектакль, что скоро будут его самого приглашать во все крупнейшие театры мира, чтобы он и для них поставил нечто подобное. Представьте такую сцену, которую он придумал и которой у Ибсена вроде как нет, да и быть не могло… Ночь. На столе подсвечник с догорающей свечой. Гедда лежит в постели с мужем. Он прикасается к ней — она его отталкивает, но муж настаивает и делает свое дело чуть ли не силой. В комнате темно, Гедда с отвращением отдается и смотрит перед собой… И вдруг в темноте неожиданно вспыхивает на пару секунд круг света, а в нем обнаженный молодой мужчина. Гедда начинает искать его в темноте глазами, и то тут, то там вспыхивает на секунду круг света: и там и сям появляется голый мужчина, потом другой… И вдруг Гедда начинает испытывать… И кричит…
— То есть появляются актеры? Абсолютно голые? — не поверила Вера.
— Абсолютно. Скаудер ввел в спектакль еще одного персонажа, которого нет у Ибсена, — генерала Габлера. Он потом тоже появляется из темноты…
— Голый?
— Не совсем. Волков, а он играет роль генерала, наотрез отказался раздеваться полностью. Генерал Габлер появляется в солдатских кальсонах и с саблей на боку. И Гедда понимает сразу, кого она хочет на самом деле.
— Странная постановка. Я бы старалась не смотреть на сцену, раз там голые мужчины.
— А на кого еще смотреть? — усмехнулся Борис Борисович. — Там, кстати, еще и голые девушки появляются, как видения героини, но она к ним испытывает отвращение… Однако в зале овации были такие, что… Представьте норвежцев, этих суровых потомков викингов, так они завалили всю сцену цветами. Короче говоря, Скаудер — большой талант.
— Я слышала, что они еще и другой спектакль возили.
— Ну да. «Три сестры». Но и там Гилберт Янович превзошел в своих фантазиях Чехова. Кстати, «Три сестры» — это программная постановка Скаудера. Он же был приглашен в театр «Ручеек» для постановки именно этой пьесы, после чего на него обратили внимание и предложили возглавить распадающийся коллектив. Так он стал художественным руководителем. И назвал теперь уже свой театр — «Тетрис». Что на самом деле не что иное, как аббревиатура «Театр Три Сестры». Они даже перед театром поставили бронзовое изваяние трех сестер-муз: муза трагедии Мельпомена, муза комедии Талия и муза танцев Терпсихора. Я профинансировал и создание памятника, и установку. Правда, потом памятник перенесли в фойе театра, потому что местные жители стали жаловаться, дескать, дети это видят. Изображены музы не то что без одежды, но и в не очень приличных позах. Теперь эти бронзовые музы стоят при входе, и у зрителей сложилось поверье, что необходимо потереть их, и тогда сбудутся все желанья.
