— Это была шутка, господа. Неужели бы я мог позволить себе предложить такой изысканной даме нечто, порочащее ее?
— Действительно смешно, — согласился Софьин без всякой улыбки. — Кстати, почему у тебя Танечка Хорошавина такая грустная ходит?
— А я-то тут при чем? — вскинул брови и плечи Гилберт Янович. — Она должна быть счастливой. Я недавно всей труппе объявил, что в будущем сезоне у нас две премьеры: «Зори» Верхарна и «Двенадцатая ночь» Шекспира.
— «Зори» — это про что? — спросила Вера.
— Про нашу жизнь, про недовольство народных масс существующим положением, о том, как народ свергает тирана, — охотно объяснил молодой режиссер. — Но я раскрою тему по-новому. Не про парижскую коммуну, а про то, что происходит за окном: толпы мигрантов, толпы протестующих подростков и офисных хомячков… Будут звучать стихи и рушиться Останкинская башня.
— С башней ты поосторожней! — погрозил пальцем Борис Борисович.
— Башня — это образ, — поморщился Гибель Эскадры. — Собирательной образ всей пропаганды, которая одурманивает массы.
— И с мигрантами поосторожней. На сцену их выводить опасно.
— Да я и не собираюсь! Вон сколько студентов в театральных вузах. Только кликну, они что угодно изобразят на сцене — хоть предновогоднюю ночь на площади у железнодорожного вокзала в Кёльне. А Танечка у меня будет в «Двенадцатой ночи» Виолу играть. По идее она должна играть и своего брата-близнеца, но в моей постановке ее брата-близнеца будет изображать Стасик Холмский.
— Они разве похожи? — удивилась Вера.
— А это не важно. У меня вообще Танечка будет играть не Виолу, а Себастьяна, а Стасик, наоборот, Виолу. И все женские роли будут исполнять мужчины, а мужские — женщины. Волкову достанется роль Марии — фрейлины Оливии, а Кудрявцевой достанется Мальволио. Хотя…
Он замолчал и задумался.
— Разве можно так обращаться с известной всем пьесой? — удивилась Вера.
— Какой пьесой? — удивился Гибель Эскадры. — Кто ее знает хорошо? Никто и не помнит даже настоящее название! А Шекспир назвал свое великое произведение «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Вот мы что угодно с ним и сделаем. Пусть только попробует кто бросить в меня камень! Но не это меня волнует сейчас…
Он вздохнул и посмотрел в окно, ветер гнал по небу серые вечереющие облака и трепал суетливых чаек.
— Я думаю, что мне делать сейчас с Кудрявцевой? И со всей этой шайкой-лейкой.
Он вздохнул еще раз, словно решаясь на что-то неприятное, но неотвратимое. После чего продолжил, как бы размышляя с самим собой:
— Дело в том… — Скаудер замолчал и вдруг встрепенулся. — В советские времена существовала такая шутка: знаете, что такое Малый театр? Это Большой после зарубежных гастролей.
— Ну! — нахмурился Софьин.
— А что «ну»? У нас случилось нечто подобное? Из гастролей мы возвращаемся в неполном составе. Именно Кудрявцева уговорила некоторых участников остаться в свободном мире, где у нее проживает дочь. Когда они вернутся, мне доподлинно неизвестно. А ведь скоро начнется подготовка к новому сезону, подготовка к новым премьерам, о которых я упомянул в нашем разговоре. Предположим, невозвращенцы вернутся. А чем они занимались там, то есть здесь, где мы пока находимся? А я вам отвечу! Кудрявцева договорилась со своей дочерью, а та договорилась с русской диаспорой в Норвегии о том, что труппа российских артистов даст несколько спектаклей. Спектаклей будет ровно тридцать — в Осло и в Тронхейме. Местные театры предложили подлым отщепенцам свои площадки, билеты все проданы. А что покажет Кудрявцева и компания? «Три сестры»? Или мою Гедду? Ведь, как всем известно, декорации к этим двум спектаклем прибыли в Норвегию отдельно — в грузовой фуре. Прибыли вместе с двумя рабочими сцены, которые теперь тоже участвуют в сговоре и будут таскать мои декорации туда-сюда без моего ведома и согласия. Мне известно, что за каждый спектакль каждый отщепенец планирует получить по триста евро, остальное захапает Кудрявцева со своей дочерью, разумеется. И что же в итоге? Каждый отщепенец отхватит по девять тысяч евро за месяц, а я, отец всего… Я, творец всего светлого и радужного, останусь гол как сокол…
— Насчет всего радужного это ты в самую точку попал, — согласился Софьин.
— Ну ведь правда, — грустно вздохнул Гилберт Янович. — Ведь постановка, которую украла Кудрявцева, это моя интеллектуальная собственность!
Он посмотрел почему-то на Веру.
— Ваша, — согласилась Вера. — Это я вам как человек с юридическим образованием могу подтвердить. Но вы же не будете из-за этого разгонять труппу?
— А что я должен делать? Терпеть плевки, унижения? Так, по-вашему? Простите. А потом, я погоню из труппы поганой метлой не всех, а только предателей, сепаратистов, в худшем значении этого слова. Я бы и Волкова выгнал: Боря Ручьев возьмет его роли. А что? Борис Адамыч — прекрасный актер, только никто об этом не знает. А Волкова надо гнать, потому что он разлагающе действует на коллектив. Он меня зарезал, ведь не сомневаюсь, что это именно он подбил Кудрявцеву на преступление. Вы вообще знаете, что Волков с Кудрявцевой сокурсники и сорок лет назад между ними был роман, который, к счастью для обоих, а для меня в первую очередь, ни во что не вылился? А то представляете, как бы сплотилась эта банда, будь она скреплена брачными узами! Но Волков сегодня зарезал меня, а завтра я его. Уж будьте уверены!
Борис Борисович вдруг резко поднялся.
— Мы с Верой Николаевной пойдем. А ты постарайся не зарезать театр. Очень тебя прошу. Мне кажется, что в последнее время ты только этим и занимаешься. Я давно хочу поговорить с тобой на эту тему. Но пока не буду, вот вернемся и встретимся обязательно, побеседуем. Ты понял?
— Конечно, поговорим, только я не знаю…
— А ты узнай!
Софьин проводил Веру до ее каюты и, расставаясь, сказал, что неплохо бы ей познакомиться еще и с капитаном, но тот, вероятнее всего, сейчас отдыхает, чтобы быть бодрым в момент отчаливания. Ведь когда судно будет входить в родную гавань, он должен быть на высоте. В этот раз Борис Борисович в гости не набивался, но при расставании, пытаясь казаться воспитанным и учтивым, руку Вере все-таки поцеловал.
Закрыв за ним дверь, Вера задумалась. Она всегда знала, что в театре бурлят страсти, но на сцене, а чтобы вот так… Страсти нешуточные, если судить по состоянию художественного руководителя.
Она взяла телефон и позвонила Окуневу, своему помощнику и техническому гению.
— Как дела, Егорыч?
— Нормально. С утра вирус по Сети бегает, но это конкретная атака на конкретный объект. Целый день не фурычат банкоматы одного отечественного кредитно-финансового учреждения: не только в нашем городе, но и по всей стране. Я бы им все поправил, но, насколько помню, от договора с нами они в свое время отказались, так что пусть теперь мучаются, хотя там делов-то на полчаса мне было бы. Обидно только, что из-за глупых начальников страдают простые люди. Такие проценты по кредитам навязывают, а потом… А вы, как я вижу на мониторе своего компа, находитесь в городе Стокгольме, на точке с названием… А, это паромный причал, а называется он «Морская калитка». Или, может быть, «Морские ворота». У меня не очень хороший автоматический переводчик со шведского. Что вы там на причале делаете, Вера Николаевна?
