А Глеб, оказывается, недооценил Маргошу, при всей своей
упорной неприязни к ней. Неприязнь – это мягко сказано. Он с самого начала не
мог спокойно о ней говорить, не стеснялся называть «щукой» и «тварью» даже при
отце.
Катя ясно вспомнила, как на дне рождения
Калашникова-старшего, чуть меньше месяца назад, случайно услышала обрывок
разговора на кухне:
– Глеб, ну я же не просила, он сам настоял, – вполголоса,
почти шепотом, говорила Маргоша, – просто он любит меня. И вообще, ты прости,
конечно, но это не твое дело.
– Это мое дело, это мой отец, и если ты думаешь, что сумеешь
вот так, по-тихому, вытянуть из него все до копейки, то ошибаешься. Ты ему
можешь петь про чистую любовь. А мне не надо. Учти, еще один такой фортель, и
я… – Глеб, ты хотя бы отца пожалей. Он этого не вынесет.
Катя вошла. Они замолчали. Она успела уловить в воздухе
особенный, оглушительный запах ненависти, который еще несколько минут продолжал
висеть в тишине уютной кухни.
Потом, когда они возвращались домой, Катя сказала:
– Ну что ты все время грызешься с Маргошей? Хватит уже. За
что ты ее так ненавидишь? Прямо искры летят.
– Эта тварь заставила отца открыть на ее имя еще один счет,
и туда идет чуть ли не весь доход от его доли в нефтяных операциях. А на
очереди – его деньги от казино. Она его оберет до копейки, старого болвана.
– Можно подумать, твой отец младенец или впал в маразм. Он
ведь сам понимает, что делает. Она не силой его заставляет.
– Да уж я знаю, чем она его заставляет, – буркнул Глеб, – но
мне надоело. Теперь у меня есть управа на эту тварь.
– Ну что ты говоришь? Прямо страшно слушать. По-моему, тебя
просто зациклило. Попробуй посмотреть на нее другими глазами. Красивая,
талантливая девочка, сама, между прочим, успела многого добиться.
– Сама?! – взревел Глеб. – Ты что думаешь, ее взяли бы
просто так сниматься во все эти дурацкие боевики? Вон их сколько,
красивых-талантливых, готовых душу заложить, чтобы хоть в эпизодик взяли. Ты
ведь знаешь, никаких особых данных, кроме яркой морды и длинных ног, для такого
кино не надо. А этого добра навалом. Не была бы она папиной женой, фиг бы ее
кто брал на главные роли. Все эти сказки про золушек с бензоколонки пусть
кинозрители кушают. Уж ты-то знаешь, как подобные вещи происходят.
– Глеб, почему ты такой злой? Она ведь любит его.
– Она его проглотит с потрохами и не поперхнется, – сказал
он спокойно и мрачно, – еще недавно у меня оставались слабые иллюзии, а теперь
все. Нет там никакой любви и быть не может. А моего старого дурака жалко. Но
ничего, переживет. Вернется к маме. Побаловался, и будет с него. Вообще, хватит
об этом. Надоело.
Катя отчетливо помнила тот вечер потому, что крайне редко
видела своего мужа таким разъяренным и решительным. Да и времени прошло совсем
немного с тех пор, меньше месяца. Тогда она не придала особенного значения ни
случайной склоке в кухне, ни их разговору в машине по дороге домой. Ей в голову
не пришло, что за этим может стоять. А зря.
Все теперь понятно, все сходится. Если бы Константин
Иванович увидел эту кассету, безусловно, с Маргошей бы развелся.
Он женился на чистой, честной девочке, далекой от грязи и
пошлости. А что оказалось? Его обманули, посмеялись над его возвышенной
трепетной любовью, из него сделали идиота. Он бы не просто развелся – выгнал
вон. Кто-то другой, возможно, и простил бы. Калашников – никогда. Она могла
потерять в один день если не все, то почти все – деньги, благополучие, даже
карьеру. И это зависело от Глеба, от человека, который с самого начала ее
терпеть не мог… Только одна осталась прореха – время. Она ведь улетала в Париж
той ночью.
Катя взглянула на часы. Десять минут двенадцатого. Маргоша
улетала ночью… Каким рейсом? А ведь это несложно вычислить. Сегодня ровно
неделя со дня убийства.
Катя открыла телефонный справочник и стала дозваниваться в
справочную «Шереметьево-2». Там было безнадежно занято.
Интересно, что Паша имел в виду, когда сказал: «Я, кажется,
все понял»? Конечно, она даже не соблаговолила выслушать. Она вообще относится
к Паше совершенно по-хамски. Он готов мчаться куда угодно по первому ее зову,
он всегда рядом, когда ей это надо. А между прочим, именно сейчас ей очень
неуютно одной.
Она сама не заметила, как вместо номера справочной набрала
Пашин номер. Это получилось машинально. И когда только она успела запомнить его
наизусть?
– Я так и знал, что ты позвонишь.
– Вообще-то, я звонила в справочную Шереметьева-2, – Катя
улыбнулась в трубку.
– Там безнадежно занято. Я тоже туда пытался дозвониться.
– Зачем?!
– Выяснить, какие есть ночные рейсы в Париж. Думаю, и ты
звонила за тем же. Сегодня ведь ровно неделя… Но, знаешь, наверное, лучше
просто туда съездить. Для чистоты эксперимента.
– Подожди, я не поняла… – Она отлично стреляет, эта
Крестовская, – задумчиво произнес Паша, – я обратил внимание, когда смотрел
боевик, что актриса работает без дублера, и выучка у нее не хуже, чем у
какого-нибудь крутого спецназовца. Я как раз подумал, что это, пожалуй,
единственное достоинство идиотского фильма. Если честно, я не поленился
пересмотреть его еще раз, после визита в морг. Но до конца опять не досмотрел.
Выключил в том месте, где героиня накидывает удавку на шею наркоторговца. Правда,
в фильме она таким образом спасает благородного героя от верной смерти. Ладно,
это действительно не телефонный разговор. Я в принципе могу и один прокатиться
в Шереметьево.
– Нет уж, вместе. Я за тобой заеду.
Прежде чем выйти из дома. Катя спрятала черную коробку с
кассетой назад, в сейф, в потайной ящичек.
Паша ждал во дворе.
– Надо было мне за тобой заехать. Для чистоты эксперимента,
– сказал он, садясь в машину, – но и так ничего. В общем, я уже просчитал, что
по ночной Москве от проспекта Мира до Шереметьева-2 можно доехать за сорок
минут. В принципе можно и за полчаса, но, учитывая всякие случайности, лучше
минут десять накинуть.
– Значит, ты все понял уже вчера?
– Мне странно, что ты не поняла еще раньше. Все сходится на
ней – Ольга Гуськова ее одноклассница, со Светланой Петровой они общались
достаточно тесно. Когда стало ясно, что Ольгу подставили, я подумал: это мог
сделать только человек, очень хорошо ее знавший, человек, который запросто
бывает в доме и не вызывает подозрений. Звонки и щепки в подушке, вероятно,
входили в программу «подставки». Сумасшедшая любовница – первый кандидат в
убийцы. Ну, после братков, разумеется. Но здесь понадобился помощник. Она хоть
и актриса, а все равно ты могла узнать голос по телефону. И она выбрала на эту
роль несчастную, злую на весь мир и на тебя в том числе Светлану Петрову. Светлана,
узнав, чем закончились бабские шалости с анонимными звонками, жутко испугалась,
запаниковала. Решила выйти из игры. Но ей стало обидно, что пришлось рисковать
за просто так. Она попыталась убить сразу двух зайцев – снять камень с души,
рассказать тебе о Крестовской, ну и заработать заодно. Идиотская смесь – и
совесть вроде есть, и жалость обыкновенная, человеческая, но при этом столько
глупой бабской злобы и зависти, вопреки здравому смыслу, вопреки даже себе
самой… Такие всегда проигрывают. Если бы она промолчала, возможно, осталась бы
жива. Но она как-то выдала себя, и Крестовской пришлось ее убрать, наспех,
неаккуратно. Но главной ее ошибкой был тот последний звонок. Она еще не знала,
что Ольга Гуськова арестована и цель достигнута. Она нервничала и решила
поторопить события с твоей помощью. И, наверное, ее задевало твое абсолютное
равнодушие к такому блестящему спектаклю. Ну никак ты не хотела испугаться,
обидеться всерьез, пожаловаться властям на злодейку-любовницу. Вот она и
перестаралась.
