Молодой режиссер Вася Литвиненко успел прославиться парой
серьезных талантливых лент, получить несколько престижных кинопремий, в том
числе одну международную, после чего замолчал на три года. На серьезное кино
денег никто не давал. Впрочем, на несерьезное тоже. Отечественных фильмов с
каждым годом снималось все меньше, и долгое вынужденное молчание смягчило
Васины жесткие требования к качеству сценариев, творческий голод сделал его
всеядным, он готов был снимать что угодно – лишь бы снимать.
Задумав экранизировать романы, Симонович-Глюкозов остановил
свой выбор на молодом талантливом режиссере Василии Литвиненко не потому, что
его заботило качество будущей кинопродукции. Он был уверен: кассеты с фильмами
пойдут еще лучше, чем книжки, кто бы эти фильмы ни снял. Просто большие деньги
приучили его покупать все самое лучшее – еду, одежду, мебель, женщин и так
далее. А режиссера Литвиненко он искренне считал лучшим. Вот и решил купить.
На роль Фрола Добрецова был приглашен обаятельный молодой
актер Николай Званцев. Его партнершей стала Маргарита Крестовская, признанная
самой сексуальной актрисой года.
Съемочная группа работала с брезгливой ленцой. Каждый
считал, что занимается не своим делом, у актеров от диалогов сводило скулы.
Только Литвиненко искренне пытался как-то вытянуть тупой сюжет, внести хоть
немного тепла и смысла в образы персонажей, которые больше походили на
биороботов и зомби, чем на живых людей. Он в отличие от других совестился
производить дерьмо, а потому был невыносим на съемочной площадке, нервничал,
изводил актеров своими замечаниями, требовал играть там, где играть было
совершенно нечего.
– Вася, ну чего ты так завелся? – Николай Званцев
снисходительно потрепал режиссера по тощему сутулому плечу. – Мы что, нетленку
ваяем?
– Я хочу снять приличное кино, – буркнул Литвиненко.
– Брось, – Званцев морщился, – сценарий – говно, и спонсоры
отвалили денег, чтобы ты снял говно, ибо зритель хочет исключительно говна, а
хорошее кино никому на фиг не нужно.
– Слушай, если все время повторять это слово, начнет изо рта
вонять, – лениво заметила Маргарита Крестовская.
Она загасила сигарету, сладко потянулась, тряхнула роскошной
медно-рыжей шевелюрой.
– Сквозь экран вонь не проходит. – Званцев посмотрел на
часы. – Ладно, ребята, мы сегодня работаем или как? У меня спектакль через
полтора часа.
– Вонь, между прочим, неистребима и проходит сквозь любые
преграды. Это во-первых. А во-вторых, мы не можем работать. Вася моим лицом
недоволен, – равнодушно заметила Маргоша, – физиономия моя его не устраивает.
Чуйств-с не хватает.
– Мыслей, – уточнил режиссер, – ты играешь куклу безмозглую,
и поэтому тебя не жалко, с тобой неинтересно. Ты должна быть не только хитрой,
но и умной. Разницу понимаешь?
– Вася, ты в сценарий давно заглядывал? Ты хоть один роман
про Фрола до конца прочитал? И вообще, ты по улицам ходишь? В метро ездишь? –
Маргоша устало вздохнула. – Ты видел лица, на которых есть тень мысли? Вглядись
в физиономии в общественном транспорте, вглядись внимательней и подумай: вот
они, наши драгоценные зрители. Я, между прочим, играю нормальную современную
девку, хитрую, жестокую, с хорошей хваткой. Ей все по фигу, она через любого
перешагнет и ноги вытрет. Ирка-проститутка, бандитская подстилка, ментовская
шпионка. Все. Не более того, понимаешь? Ты кого из нее хочешь слепить? Софью Ковалевскую?
Блеза Паскаля в мини-юбке? – Маргоша почти кричала.
Она не заметила, как завелась. Ее раздражало, что
примитивную сцену из идиотского боевика, в котором и играть-то нечего, они
мусолят третий час, снимают дубль за дублем.
– Человека, – произнес режиссер совсем мрачно, – обычного
живого человека. Которого жалко, за которого страшно.
– А скажи, пожалуйста, дорогая Маргоша, – ехидно спросил
Званцев, – когда ты в последний раз ездила общественным транспортом?
– Не беспокойся, ездила, – фыркнула Маргоша.
– Кто убил Глеба Калашникова?! – вдруг ни с того, ни с сего
заорал Вася. – Думай об этом! Поняла? Думай, анализируй! Это ведь важно для
тебя! Ты мужа своего любишь? Вот, у него убили единственного сына!
По красивому лицу Маргоши пробежала тень. В подвале повисла
неприятная тишина. Все с осуждением покосились на Васю. У Маргоши действительно
трагедия в семье. И напоминать ей об этом сейчас ради того, чтобы подсластить
живыми чувствами откровенную халтуру, которой они все здесь занимаются, –
неуместно, нетактично, кощунственно даже.
Глеб Калашников Маргоше все-таки близкий родственник.
Конечно, слово «пасынок» звучит двусмысленно, если учесть, что мачеха моложе
его на десять лет. Но семья есть семья. Смерть Глеба – это одно, а идиотский
боевик – совсем другое. Надо отделять зерна от плевел.
– Маргоша, ты на него не обижайся, – Званцев прервал
неловкую паузу. – Я, когда был маленький, снимался у Говорова в «Каменных
лугах». Он, чтобы я заплакал в кадре, взял и свернул голову живому попугайчику
у меня на глазах. Так что Вася у нас не совсем псих. Бывает хуже. Слушай, а
когда похороны-то?
– В понедельник, – тихо ответила Маргоша, – в восемь
панихида в казино, в десять отпевание на Новослободской, в церкви Преподобного
Пимена.
– А версии есть какие-нибудь?
– Не знаю. – Маргоша отвернулась, давая понять, что разговор
ей неприятен.
В казино «Звездный дождь» игорные столы были накрыты черным
крепом. Ресторан не работал, даже скатерти убрали. Портрет Глеба Калашникова в
траурной рамке висел на самом почетном месте – у эстрады, где обычно выступали
стриптизерки. Под портретом стояли огромные корзины с живыми цветами.
Охранник в строгом костюме проводил майора Кузьменко в
кабинет управляющего.
Маленький гладкий толстяк лет сорока с пыхтением поднялся из
вертящегося кресла и протянул пухлую влажную кисть.
– Гришечкин Феликс Эдуардович, – представился он со скорбным
вздохом. – Кофе? Чай?
– Спасибо, кофе, если можно. Иван уселся в мягкое кожаное
кресло. Бесшумно появилась красивая длинноногая секретарша, Гришечкин что-то
быстро шепнул ей на ухо, девушка кивнула и удалилась. Хозяин кабинета уставился
на майора. В его маленьких круглых глазках читалась искренняя печаль и
готовность ответить на любые вопросы.
– Скажите, Феликс Эдуардович, когда в последний раз, вы
общались с Калашниковым? – начал Кузьменко.
– Незадолго до трагедии, – Гришечкин тяжело, с астматическим
присвистом, вздохнул, – буквально за час… Если не ошибаюсь, Глеб был убит в половине
первого ночи. Мы виделись на премьере в театре, потом на фуршете.
