– Спасибо вам большое, – улыбнулась она, выходя из машины у
своего подъезда, – всего хорошего.
– До свидания, – кивнул он в ответ.
Неужели прошел год? Каждая минута того первого вечера
врезалась намертво в память.
Павел остановил машину у мрачного сталинского дома на
Ленинградском проспекте, закурил, откинулся на спинку сиденья. Дождь все лил,
ветер швырял пригоршни тяжелых капель в ветровое стекло. Мимо сновали прохожие.
Заляпанный грязью пластиковый куб троллейбусной остановки был до отказа набит
людьми. Те, кто не поместился под крышей, стояли рядом" скрючившись, как
прошлогодние листья. Ветер трепал и вырывал из рук блестящие мокрые зонтики.
«Какая ранняя, холодная осень, – подумал Дубровин, – еще
только сентябрь, а кажется, завтра выпадет снег».
В салоне было тепло и уютно. Работал магнитофон, пел
Вертинский.
И какая-то женщина с искаженным лицом Целовала покойника в
посиневшие губы И швырнула в священника Обручальным кольцом… Слова песни
звучали надрывно и терзали душу.
Глава 6
Ирина Борисовна Крестовская никак не могла заставить себя
открыть глаза. Маргоша кричала как-то особенно громко и настойчиво. Ирина
протянула руку, нащупала деревянный прут кроватки, не открывая глаз, стала
катать ее туда-сюда. Но Маргоша продолжала надрываться. Ирина почувствовала
странный запах и через секунду вскочила. В комнате пахло дымом.
Она схватила плачущего ребенка, принялась будить мужа.
Евгений Николаевич страшно закашлялся. Кашляла и Маргоша, хрипло, надрывно.
Ирина прикрыла ей личико широким рукавом ночной рубашки, распахнула дверь в
коридор. Оттуда повалили клубы дыма.
– Буди всех! Звони 01! – кричала Ирина, дрожащими руками
заворачивая Маргошу в одеяло, одновременно пытаясь попасть ногой в тапочку.
Комната старушки пылала открытым пламенем. Телефон,
единственный на всю квартиру, висел в коридоре. Евгений Николаевич бросился сквозь
дым, кашляя, прокричал в трубку адрес, побежал назад в комнату.
Ирина металась с ребенком на руках, пытаясь что-то собрать,
захватить, набить в чемодан, связать в узел. Комната наполнялась дымом. Новое
зимнее пальто с цигейковым воротником не лезло в чемодан. У Ирины была свободна
только одна рука, а положить ребенка она не решалась. Тонкая стенка затрещала,
заскрипела, обои вздулись страшными пузырями.
– Прекрати! – Евгений Николаевич выхватил ребенка у нее из
рук. – На улицу! Задохнемся! Сгорим!
Стоя во дворе, босиком на холодном асфальте, в притихшей
толпе испуганных, кое-как одетых жильцов старого дома, Ирина смотрела, как
пожарники вытаскивают через окно бесчувственную Григоренко в огромной,
развевающейся белым парусом ночной рубахе, и думала, что, если бы не Маргоша,
они тоже могли бы не проснуться. Задохнулись бы угарным газом во сне.
А Маргоша уже не кашляла. Закутанная в одеяло, она тихонько
всхлипывала на руках у Евгения Николаевича. В огромных зеленых глазах,
блестящих от слез, отражались последние, гаснущие языки пламени.
Не всех жильцов коммуналки удалось спасти. Сгорела во сне
старушка, бухгалтерша Григоренко умерла в реанимации, не приходя в сознание, от
сильного отравления угарным газом. Пламя распространялось очень быстро, и пожарники
долго не могли его забить. Старый дом давно уже находился в аварийном
состоянии.
Около месяца Крестовские прожили у родственников в
Сокольниках. А потом получили без очереди отдельную двухкомнатную
квартиру-распашонку в новом доме, причем не на окраине, как другие, а почти в
центре, неподалеку от Курского вокзала.
На маленькой кухне сверкал белым пластиком новенький стол,
покачивались от теплого ветра веселые клетчатые занавески. На подоконнике в
картонных пакетах из-под молока все так же прорастали мягкие луковицы.
Распухший желтоватый чайный гриб жил теперь на полке у раковины. Трехлитровая
банка на узком подоконнике не помещалась.
Утром по нежному личику Маргоши размазывалась невкусная,
комкастая манная каша. Маргоша плакала, давилась, крутила головой, пыталась
выплюнуть.
– Ешь, дрянь такая! – кричала Ирина и, скосив глаза,
следила, сколько ложек сахару кладет себе в чай Евгений Николаевич.
Евгения Николаевича уволили из НИИ в связи с сокращением
штатов. Он устроился технологом на завод, стал все чаще приходить домой пьяным,
иногда вообще являлся под утро, и запах чужих дешевых духов расплывался по
комнате, бил Ирине в лицо. Она кричала, отмахивалась от чужого приторного духа,
словно это был ядовитый угарный газ. Евгений Николаевич кричал в ответ. Маргоша
с плачем забивалась под белый пластиковый стол.
Шел июнь 1975 года. В сентябре Маргошу отдали в районные
ясли. Ирина вернулась на работу, все в тот же НИИ, на должность
делопроизводителя отдела кадров. Ее не сократили.
– Хочешь, я поживу у тебя недельку? – Жанночка смотрела на
Катю преданными, полными слез глазами. – Мне страшно оставлять тебя одну на
ночь.
– Спасибо, Жанночка. – Катя оторвала руку от балетного
станка и, опустившись на пол, стала массировать стопу.
Несмотря ни на что, она занималась у станка по три часа
утром, по часу вечером. Часть спектаклей в театре отменили. Катя не хотела
появляться на сцене в ближайшие полмесяца. Но не потому, что не могла
танцевать. Просто она старалась как можно меньше бывать на людях, во всяком
случае, там, где ее могут достать журналисты и просто чужое любопытство,
замаскированное под сочувствие.
Она выматывала себя партерным экзерсисом и занятиями у
станка. Со стороны это выглядело странно, даже кощунственно. Всего два дня
прошло со смерти мужа, он еще не похоронен, а Катя продолжает как ни в чем не
бывало приседать в глубоких плие и задирать ноги в батманах до посинения, до десятого
пота. Но она не собиралась играть роль безутешной вдовы. То, что происходит у
нее в душе, – ее личное дело.
Вчера вечером пришли без звонка Константин Иванович с
Маргошей, у обоих вытянулись лица, когда они застали Катю не в слезах и
стенаниях, а бодрую, потную, разгоряченную, в балетном трико.
– Извините, – сказала она, – я быстренько душ приму и
переоденусь. А потом сварю кофе.
– Если ты не закончила, можешь продолжить при нас, –
язвительно заметила Маргоша и чмокнула Катю в щеку.
– Нет, – спокойно ответила Катя, – я уже закончила.
Она проводила их в гостиную, а сама отправилась в ванную.
– Как ты хорошо держишься, деточка, – сказал ей вслед дядя
Костя и покачал головой.
– Ну ты даешь, Катька, молодец, – добавила Маргоша.
