Париж действительно состоял из акварельной дымки и маленьких
кафе. Костя прошел по всем закоулкам, о которых мечтал, читая Хемингуэя, и к
нему вернулись его восемнадцать лет. Время двинулось вспять, запахло вечностью.
Он сидел в кафе на площади СанМишель и смотрел в огромные дымчато-голубые глаза
Шурочки Львовой. Шурочка была последним отпрыском старинного княжеского рода,
многие считали ее самой красивой и изысканной актрисой России. В фильме о
Ленине она играла Инессу Арманд.
Вернувшись домой, Костя развелся с Надей и женился на
Шурочке. Ровно год дымчато-голубые глаза княжны глядели только на него. Они с
Шурочкой снялись вместе в телевизионной двухсерийной лирической комедии,
прославились еще больше.
Однако к следующей весне у Кости начался гастрит. Княжна,
кроме сосисок, ничего варить не умела. К гастриту прибавилось нервное
переутомление. Костя вдруг обнаружил, что жизнь состоит из миллиона
отвратительных бытовых мелочей. Эти мелочи, словно тучи таежной мошки, набрасывались,
сосали горячую Костину кровь, больно вгрызались в тонкую артистическую душу.
Собираясь утром в театр на репетицию, укладывая чемодан
перед гастрольной поездкой, он не мог найти ни одного чистого носка, на
рубашках, не хватало пуговиц, свитера и брюки были распиханы безобразными
комьями по полкам стенного шкафа вперемешку с лифчиками и колготками княжны.
Костя затосковал по Надиной тертой морковке и диетическим
супчикам. Княжна, в свою очередь, успела соскучиться по предыдущему мужу,
главному редактору крупной партийной газеты. Она была не менее талантлива и
знаменита, чем Костя, бытовые мелочи тоже ранили ее тонкую душу. А главный
редактор, хоть и был человеком скучным, номенклатурным, зато его общественное
положение и доходы позволяли иметь домработницу.
Как известно, «служенье муз не терпит суеты». За того, кто
служит музам, суету должен терпеть кто-то другой. Костя Калашников вернулся к
своей терпеливой Наде вовремя. Гастрит не успел стать хроническим, нервное
переутомление не перешло в тяжелую депрессию, ни талант, ни здоровье не
пострадали. Костя Калашников помолодел, похудел, его рубашки сверкали чистотой.
Ровесница Надя выглядела рядом с ним как пожилая интеллигентная тетушка рядом с
балованным обожаемым племянником.
Калашникову пришлось сыграть Дзержинского, Ленина, Фрунзе и
даже молодого Брежнева. Но, к счастью, не только их. Он вовсе не был
«придворным лицедеем». Партийно-положительные герои служили для него чем-то
вроде индульгенций. Образами обаятельных умных коммунистов Калашников
зарабатывал себе право сниматься у опальных режиссеров, отпускать двусмысленные
остроты публично, со сцены, иметь в домашней библиотеке запрещенные советской
цензурой книги, колесить по миру. Его искренними поклонниками были многие
крупные чиновники ЦК, а также их жены, тещи, свояки. Он умел рассмешить до
упада и заставить плакать любого, даже самого тупого и замшелого кремлевского
старца.
Иногда ему удавалось улаживать проблемы своих менее
удачливых коллег, добиваться, чтобы какой-нибудь «идеологически чуждый» фильм
был снят с полки и прокручен хотя бы вторым или третьим экраном, то есть показан
в нескольких небольших окраинных кинотеатрах. Впрочем, в благородном
заступничестве он всегда соблюдал меру. Когда чувствовал, что «замолвить
словечко» неуместно и опасно, предпочитал промолчать.
Его приглашали на закрытые правительственные банкеты, он
представлял советскую культуру за границей, был завсегдатаем дипломатических
приемов. С возрастом талант и обаяние не убывали.
А сын Глеб жил своей веселой и сложной подростковой жизнью,
устраивал вечеринки с картами и красивыми девочками, умел смешно рассказывать
анекдоты, отлично разбирался в марках машин и мог с закрытыми глазами отличить
настоящие американские джинсы от польской подделки.
Учился он плохо, однако лень и шалости Калашникова-младщего
прощались и забывались сами собой, стоило Константину Ивановичу появиться в
школе, улыбнуться нескольким учительницам, пожать руку директору. Теплая тень
отцовской популярности надежно прикрывала Глеба от любых невзгод, и народный
артист за мальчика не беспокоился.
А Надя все терла морковку для мужа и сына, варила супы,
вылизывала огромную квартиру, летом на даче холила грядки с укропом и салатом,
на обильных домашних застольях не снимала фартука. Ее жульены, пирожки с
визигой, гуси с яблоками, молочные поросята и сливочные торты были известны
всей киношно-театральной Москве.
Давно можно было завести прислугу и освободить Надю от
бремени домашних забот. Но Надя за эти годы стала фанатиком красивого быта. Она
не могла никому доверить чистоту в доме и здоровье пищеварительного тракта мужа
и сына.
Надя превратилась в толстую пожилую домохозяйку. Все давно
забыли, что когда-то она тоже была актрисой, не менее талантливой, чем ее муж.
Она сыграла несколько блестящих ролей в кино, кое-где в провинции, в кабинах
шоферов-дальнобойщиков среди наклеенных картинок еще попадалось ее тонкое
скуластое лицо, счастливая белозубая улыбка. Изредка в магазине или на рынке
она замечала внимательные, настойчивые взгляды и читала в чужих любопытных
глазах: «Неужели это Надежда Лучникова? Та самая… Что годы делают с женщиной,
ужас!»
Но настоящий ужас вошел в ее размеренную, осмысленную жизнь
вкрадчиво и незаметно, вместе с богатством и фантастической славой мужа.
Разумеется, она знала: Костя ей изменяет. А как же иначе?
Вокруг столько молодых красивых актрис, и не только актрис. Ему как воздух
необходимо состояние влюбленности. Он не может работать без этого. Но
влюбленность и семья – разные вещи. Костя не уйдет. Он привык к налаженному,
продуманному до мелочей, удобному быту, к уютной тихой Надюше, которая облизывает
его, как новорожденного теленочка, и ничего взамен не просит. Ну кто еще
способен на такое самопожертвование, спрашивается? Какая молоденькая
хорошенькая станет гладить вороха рубашек, стирать руками в тазике свитера из
альпаки и кашемира, не терпящие машинной стирки, чистить светлые замшевые
ботинки в грязном слякотном ноябре, протирать байковой тряпочкой каждое утро
коллекцию старинного фарфора, чашку за чашкой, таскать пудовые сумки с рынка,
кормить два раза в неделю по несколько десятков гостей, а потом до четырех утра
убирать после них дом, мыть посуду. Какая, спрашивается,
молоденькая-хорошенькая станет следить за Костиным пищеварением, со всеми
неприятными медицинскими подробностями? Влюбленность – это поэзия, а быт –
грязная, неблагодарная проза. Особенно быт гениального актера Константина
Ивановича Калашникова.
Однако Надя ошиблась. Она все еще жила старыми
представлениями, она не учла, что сумки с рынка можно возить в багажнике
машины, гладить рубашки и протирать сервизы сумеет высокооплачиваемая
домработница, нежные свитера из альпаки отлично выглядят после дорогой
американской химчистки, и вообще, когда денег очень много, быт уже не требует
героических усилий.
