Телефонная шептунья не унималась. Наоборот, озверела. Она
позвонила глубокой ночью, рыдала и орала в трубку так, что у Кати звенело в
ухе:
– Это ты виновата! Ты никогда его не любила!
Кате даже стало жаль глупую злодейку. Та задыхалась, голос
был хриплым. Истерика казалась совершенно искренней. Видно, и правда женщина
любила Глеба. Ну что же теперь? В тюрьму ее за это сажать?
– Успокойся, пожалуйста, – мягко сказала она, – ложись
спать. Три часа ночи.
Катя с детства была убеждена, что всегда, в любой ситуации
надо сохранять спокойствие, не злиться, не хамить. Даже если очень хочется.
Отвечать хамством на хамство, истерикой на истерику,
срываться, показывать, что это тебя задевает, – нетушки, много чести!
Последовало долгое молчание и судорожные всхлипы. Наконец
Катя услышала хриплый заплаканный голос:
– Ну и нервы у тебя, Орлова. Железная леди.
– Пожалуйста, не звони больше, ладно? – тихо сказала Катя и
добавила:
– Спокойной ночи.
Она хотела нажать кнопку отбоя, но Жанночка, которая успела
проснуться и прибежать из соседней комнаты, выхватила радиотелефон.
– Если ты, мерзавка, не успокоишься, пеняй на себя! –
выкрикнула она в трубку и только после этого нажала кнопку отбоя.
А потом накинулась на Катю:
– Всему есть предел! Надо рассказать следователю, пусть эту
гадину вычислят, привлекут по какой-нибудь статье. Ведь есть же статья: шантаж,
угрозы, хулиганство, в конце концов. Надо что-то делать! Так нельзя! Ты должна
хотя бы пригрозить, напугать, заткнуть! Ну я не знаю, ты прямо каменная
какая-то!
Катя покачала головой:
– Я не каменная. И не железная. Мне, разумеется"!
противно. Но привлекать к этому общественность и лице следователя и милиции еще
противней. Ведь обязательно пронюхают журналисты. Я не хочу, чтобы копались в
моей личной жизни. Не желаю.
– А если это она стреляла? И не в него, а в тебя?
– Перестань, ты насмотрелась мексиканских сериалов, теперь
тебе везде мерещатся роковые страсти. Телефонная шептунья к убийству никакого
отношения не имеет. Имела бы – не стала звонить. Наоборот, она бы испугалась,
затихла. А она рыдает в трубку. По Глебу рыдает. Она идиотка, но не убийца.
Чтобы выследить и пальнуть из кустов, убить одним выстрелом, а потом незаметно
скрыться, надо думать, соображать. Убийца нормально соображал и не хотел, чтобы
его поймали. Это сделал хладнокровный профессиональный бандит, а не влюбленная
истеричка.
– Откуда ты знаешь? – не унималась Жанночка. Она стояла
посреди комнаты, маленькая, кругленькая, в длинной ночной рубашке в розовый
цветочек. Светлые, мелко вьющиеся волосы были похожи на пух взлохмаченного
цыпленка, круглые щеки раскраснелись, голубые глаза гневно сверкали.
– Эта гадина была здесь, у тебя в доме, и не раз! Она спала
с твоим мужем в твоей постели! А жуткая история с подушкой? Ты забыла? Я
напомню!
– Не надо, – поморщилась Катя, – я не забыла. Но это чушь,
мистика.
– Ничего себе, чушь! Если ты не хочешь, я сама расскажу все
следователю!
– Хорошо, – кивнула Катя, – во-первых, успокойся. А
во-вторых, ты вспомни сама эту историю. Хорошенько вспомни. И представь, как ты
будешь излагать ее следователю. Пьяная бомжиха пристала ко мне на улице, у
магазина. Что-то бормотала, и ты прислушалась, приняла к сведению пьяный бред.
– Это был не бред, – покачала головой Жанночка, – она
сказала правду. Ты, как страус, прячешь голову в песок. Ты полагаешься только
на здравый смысл. А не все в жизни происходит по законам здравого смысла. Не
все.
– Жанночка, пошли чайку попьем, – вздохнула Катя, – все
равно теперь заснуть не сможем.
Пока закипал чайник, обе молча курили. И перед Катей вдруг
ясно встало чумазое лицо с черным фингалом под глазом, драная лыжная шапчонка,
надвинутая до бровей. В тишине кухни отчетливо зазвучало хриплое монотонное
бормотание:
– Берегись, есть одна, которая хочет тебя извести, любит
твоего мужа, а тебя изведет до смерти. Не веришь мне, вспори свою подушку,
вспори, посмотри, что там… Они с Жанночкой вышли из супермаркета. Он был в двух
шагах от дома, сумки нетяжелые, и они шли пешком. Бомжиха семенила следом и
продолжала бормотать. Сначала они просто не обращали внимания. Потом Жанночка
не выдержала, рявкнула:
– Уйди отсюда! – и протянула приставучей психопатке пару
тысячных купюр.
– Я не с тобой разговариваю, – продолжала бубнить бомжиха, –
убери свои деньги. Я вот с женщиной разговариваю. Я-то уйду, а она скоро
помрет. – Психопатка забежала с другой стороны и преградила Кате дорогу:
– Думаешь, ты такая сильная? Зря! Ты скоро, кое-что узнаешь,
да поздно будет. Ворона каркает, соперница фотку твою булавками колет, прямо в
глаза, свечку ставит за упокой каждый день. Вспори подушку. Поздно будет… –
Отстань от меня! – не выдержала Катя, достала из кармана мелкие купюры и
протянула бомжихе. – Вот, возьми и отстань.
– Не возьму я твоих денег, я у покойников денег не беру.
Изведет тебя соперница, глаз у нее дурной, душа черная. Она на тебя страшную
порчу напускает. Вспори свою подушку. – Проговорив всю эту пакость быстрым
хриплым речитативом, бомжиха кинулась в кусты и исчезла.
Когда они пришли домой, Жанночка первым делом отправилась в
спальню.
– Не надо, – попросила Катя, – перестань, не сходи с ума.
– Для того чтобы не сойти с ума, надо убедиться, что это
чушь.
В ее руках уже были маникюрные ножницы, она стянула
наволочку. По комнате полетел пух. Катя фыркнула, ушла на кухню, закурила.
– Глупость какая, гадость и глупость! – сказала она самой
себе вслух.
Через несколько минут послышался крик Жанночки:
– Иди сюда, посмотри!
Спальня была вся в перьях, и Жанночка тоже. Распоротая
подушка валялась на полу. Жанночка держала в руках какие-то щепки, куски
крашеной древесины, огарок желтой церковной свечи, бумажную ленту с текстом
заупокойной молитвы. Такие кладут на лоб покойникам при отпевании.
– Выкинь! В мешок и в мусоропровод! – сказала Катя.
– Надо сначала выяснить, что это значит, – страшным шепотом
произнесла Жанночка.
– Не надо ничего выяснять. Выбрасывай эту гадость вместе с
подушкой.
– А может, лучше сжечь? Или закопать?
