– Бомжиха была не настоящая, – задумчиво произнесла Катя,
отхлебнув чаю, – театральная была бомжиха.
– Что? – не поняла Жанночка.
– Я просто вспомнила сейчас ту историю. От настоящей бомжихи
воняло бы перегаром, мочой, помойкой. Ты же знаешь, какое у меня обоняние… И
деньги она взяла бы непременно. Так что потусторонние силы ни при чем.
Идиотский маскарад. Глебу всегда нравились эксцентричные барышни, склонные к
мистике. Я для него была слишком трезвой и рассудительной. Ему не хватало
чего-то этакого, роковых метаний, сверхъестественных страстей. Вот и нарвался
на сумасшедшую.
Жанночка долго молчала, старательно размешивала сахар в своей
чашке.
– Так, может, эта сумасшедшая и выстрелила? – произнесла она
еле слышно.
– Мы уже с тобой это обсуждали. Не стоит идти по второму
кругу.
– Не стоит, – кивнула Жанночка. – Знаешь, в тот вечер, когда
вы уехали на премьеру, а потом все произошло… В общем, я убирала и запустила
стиральную машину.
– Это ты к чему? – не поняла Катя.
– Это я к тому, что я постирала оба халата – твой и Глеба. В
ту ночь, когда Глеба убили, никакого чужого лифчика в кармане не было.
Глава 8
– Чем ты занята? – кричала из кухни Ирина Борисовна. – Ты
должна была сегодня вымыть гриб.
Маргоша сидела за письменным столом над пособием по химии
для поступающих в вузы, но смотрела не в книжку, а в маленькое круглое
зеркальце, которое стояло на раскрытой странице. Веко одного глаза было покрыто
тонким слоем бледно-салатовых теней, на втором веке она тщательно растушевывала
тени другого цвета, голубовато-бирюзового.
– Ты слышишь меня? Ты ничего не делаешь по дому, живешь
здесь как в гостинице! – продолжала кричать из кухни Ирина Борисовна.
Маргоша поднесла зеркальце почти вплотную к лицу, потом
вытащила из ящика письменного стола бутылочку жидкого лосьона и не спеша ваткой
стала стирать бледно-салатовые тени. Нет, это не ее оттенок. Бирюзовый тон
лучше.
Ирина Борисовна влетела в комнату, грубо дернула дочь за
руку.
– Ах ты, дрянь! Это так ты готовишься к экзамену?
– Мам, ну надо быть совсем дебилкой, чтобы не сдать экзамены
в этот твой несчастный мясо-молочный институт, – спокойно проговорила Маргоша и
аккуратно промокнула глаз косметической салфеткой, – а гриб я сейчас вымою, не
волнуйся. Ты, мамуля, главное, не волнуйся. Нервы береги.
Она встала, чмокнула Ирину Борисовну в полную круглую щеку и
танцующей походкой отправилась на кухню. Разношенные серо-коричневые тапки
сваливались с ног. Ситцевый халатик был совсем стареньким, ветхим. Его еще в
восьмом классе Маргоша сшила на уроке труда.
– Нервы береги! Будто тебе есть дело до моих нервов! –
кричала ей вслед Ирина Борисовна. – Вся в отца! Семнадцать лет девке, ни
копейки в дом не приносит! Ни копейки! Косметику покупать, морду малевать – так
на это у тебя есть деньги, а матери дать – нет! Долго еще мне тебя, дармоедку,
кормить?
Белый пластик кухонного стола давно облупился, потрескался.
Клетчатые занавески выцвели, стали совсем ветхими и бесцветными. Лук в молочных
картонках не прорастал, сразу гнил, и запах напоминал вокзальный сортир.
Евгений Николаевич успел уйти к женщине, от которой пахло
дешевыми духами, пожить с ней несколько месяцев. Вернулся совсем бледный,
похудевший, в трикотажных тренировочных штанах вместо брюк, в войлочных чужих
ботах «прощай, молодость» вместо своих новых кожаных ботинок.
– Ирка, прости-и! – жалобно канючил он. – Пить брошу, начну
зарабатывать… Ирина Борисовна не простила, но и не выгнала. Пить он не бросил,
зарабатывал мало. Так и жили.
Маргоша запустила руку в желтую грибную жижу и попыталась
подцепить ладонью склизкое чудовище.
«Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и
сильная, пахла загаром. И блаженно, и страшно замерло сердце при мысли, как,
вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем…» –
прикрыв глаза, читала наизусть Маргоша.
Ко второму туру творческого конкурса в Театральное училище
им. Щепкина она готовила рассказ Бунина «Солнечный удар». В Школе-студии МХАТ
все кончилось на первом туре. Во ВГИК она не стала подавать документы. На
актерское отделение конкурс для девочек оказался чудовищным, сто семьдесят
человек на место. А вот в Щепкинское первый тур уже прошла, и вполне успешно.
Плотное тяжелое тело чайного гриба вырывалось из пальцев,
словно живое. Гриб ненавидел Маргошу, и Маргоша отвечала ему взаимностью.
– Если ты собираешься идти в театральный, то домой можешь не
являться! – кричала Ирина Борисовна из комнаты, шваркая веником по вытертому
ковру. – В мясо-молочный пойдешь как миленькая! Ты слышишь? Хочешь жрать –
пойдешь в мясо-молочный!
«…лакей затворил дверь, поручик так порывисто кинулся к ней
и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту
минуту…» – повторяла Маргоша очень медленно, стараясь, чтобы голос звучал
глубоко и красиво.
Трехлитровая банка выскользнула из рук, шарахнулась о
чугунный край раковины, дно откололось, гриб тяжело плюхнулся на пол, дернулся,
как живой, в желтой луже на линолеуме. Ирина Борисовна влетела в кухню:
– Так я и знала! Дрянь такая!..
Маргоша молча взяла веник у нее из рук, собрала осколки
вместе с мокрым трупом чудища-гриба на совок, скинула в помойное ведро, мягко
отстранила кричащую Ирину Борисовну, вышла на лестничную площадку.
– Спи спокойно, дорогой товарищ! – Она захлопнула железную
крышку мусоропровода.
Осколки со звоном сыпались по трубе. Труп гриба падал тяжело
и беззвучно.
– Мамуль, мне надо в библиотеку, – спокойно сообщила она,
вернувшись в квартиру.
Через сорок минут она стояла в толпе девочек и мальчиков у
высокой дубовой двери в старинном здании Театрального училища им. Щепкина. За
дверью заседала приемная комиссия. Шел второй тур экзаменов. Курс набирал
народный артист, профессор Константин Иванович Калашников.
Глава 9
Кончался июнь 1991 года.
Оля Гуськова привыкла искать в реальных жизненных сложностях
тайный мистический смысл, видеть за тяжелыми будничными проблемами нечто
магическое, роковое.
Наступивший 1997 год Оля встретила одна на своей нищей
кухне. За окном выл ветер, мела метель. В комнате за стенкой орал телевизор,
стонала и охала бабушка. Оля стояла у окна, глядела в глаза своему зыбкому
отражению. Ей казалось, там, за стеклом, плавает в снежном мраке ее невесомый
счастливый и прекрасный двойник.
