За стенкой в телевизоре стали бить куранты. Оле не с кем
было чокнуться шампанским. Да и шампанского не было. В доме напротив светились
окна, веселая компания выскочила во двор, загрохотали петарды, послышался
пьяный смех, женский визг. Всем было весело. Новый год.
Оле стало жалко себя до слез.
– Меня сглазили, – пожаловалась она своему зыбкому двойнику.
– Откуда такая тоска? Почему мне так плохо? Жить не хочется… Может, кто-то
заспиртовал жабу, долго смотрел в открытые мертвые глаза, произносил страшные
магические проклятья и в них повторялось мое имя?
От собственного шепота стало еще страшней. Здравый смысл
подсказывал, что все это ерунда, глупости, но бурное, болезненное воображение,
подогретое усталостью, одиночеством и нервным переутомлением, рисовало жуткие
картины. Какие-то лохматые тетки со скрюченными пальцами толкли в ступках
сушеных головастиков и тараканов, нанизывали на ниточку зубы тринадцати черных
кошек, лепили из воска фигурку, которая изображала Олю, и протыкали грудь
фигурки раскаленными булавками с левой стороны, там, где сердце.
В последнее время на Олю все чаще наваливалась тяжелая,
тошная тоска. Духовные искания, мистические страсти, метания между Кантом и
Кьеркегором потеряли былую таинственную красоту. Болезнь бабушки Ивы из
трагедии, требующей высокого самопожертвования, превратилась в бытовой фарс,
нудный и пошлый.
Когда приходится спать на кухне на раскладушке, обслуживать
нескончаемые капризы безумной старухи, считать копейки, встречать Новый год без
елки и шампанского, наедине с собственным отражением в немытом кухонном окне,
обязательно станет тошно. Особенно если тебе двадцать три года, ты здорова,
хороша собой и еще ни разу ни с кем не целовалась. Хоть и глядят на тебя жадные
мужские глаза на улице, в университете, в библиотеке, но ты боишься, сама не
зная чего, бежишь от этих глаз, как от чумы (это низкая животная чувственность,
надо думать только о высоком, о духовном!).
Но вместо «высокого и духовного» Оле все чаще мерещились
заспиртованные жабы и сушеные крысиные хвосты.
– Ты выбери что-то одно, – сказал ей как-то пожилой усталый
диакон в церкви Большого Вознесения, – если ты православный человек, то гони от
себя эту нечисть молитвой и крестом. Причащайся чаще. Все в тебе самой, в твоей
душе. Не думай ты о всяких сглазах, порчах. Ты же неглупая девочка, а рассуждаешь
как суеверная старуха, которой кажется, что соседка ей в суп плюнула и от этого
геморрой разыгрался. Я знаю, тебе сейчас очень тяжело с твоей бабушкой. Но все
проходит, ты еще такая молоденькая, ну перетерпи, что же делать? У каждого свой
крест. Не замутняй душу бреднями.
– Вы не понимаете, – говорила Оля, – меня сглазили,
напустили порчу, никакая молитва не поможет.
– Замуж тебе надо, вот что, – вздыхал диакон, глядя на Олю с
жалостью. – Нарожаешь детишек, и вылетят все эти глупости из головы.
– Замуж?! Детишек?! Это слишком просто! Это низменные
инстинкты, недостойные духовного существа! От вас я не ожидала, батюшка! –
возмутилась Оля.
Никто ее не понимал, и она себя не понимала.
– Оля! Мне надо по-большому!
Зыбкий двойник усмехнулся и растаял во мраке. Бабушка
колотила в стену кулаком. Оля бросилась в комнату. Можно подумать, старуха сама
не справится, не дойдет до туалета. Но лучше вообще не думать. Взять под
локотки, провести по коридору, стоять и ждать у открытой двери, уткнувшись
носом в рукав своей застиранной ковбойки.
Бабушка всегда комментирует подробно, что в данный момент
происходит в ее организме. Не только Оля, но и все старухи во дворе, и
участковый терапевт, которая навещает бабушку два раза в месяц, и молодой
парень из собеса, который приносит пенсию домой, – все должны знать в деталях,
как работает у Иветты Тихоновны кишечник, как реагируют на разную пищу ее
почки, печень, мочевой пузырь и прочие органы.
– Что ты отворачиваешься? Я давно заметила, ты мной
брезгуешь. А я ведь вырастила тебя, ночей не спала. Зачем ты вчера приготовила
рис? Рис крепит. Не стой столбом, помоги мне подняться.
Психиатр говорила, что бесстыдство, отсутствие элементарной
стеснительности – тоже характерная черта болезни. Человек боится брезгливости к
себе и нарочно провоцирует других, как бы проверяет: брезгуют им или нет?
– Ну ты ведь не инвалид, ты можешь сама! – не выдержала Оля
и тут же одернула себя: сейчас будет еще хуже.
– Я все-таки напишу в народный контроль, там есть комиссия,
которая проверяет, как обращаются с пожилыми людьми их родственники. Тебя
выведут на чистую воду!
И пошло-поехало. Оля, не прислушиваясь к словам, двигаясь
как заведенный автомат, повела старуху в ванную мыть руки, потом уложила ее в
постель, выключила телевизор. Вернувшись на кухню, опять припала к стеклу. Во
дворе продолжался веселый новогодний галдеж. Казалось, эти чужие счастливые
поддатые люди специально издеваются над Олей, радуются ее тоске и одиночеству.
По гороскопу наступивший год предвещал Оле Гуськовой
сплошные несчастья, потрясения, маленький, лично ей предначертанный
апокалипсис.
Сразу после Нового года Оля заболела тяжелым гриппом. Она
лежала с высоченной температурой, почти в бреду. У бабушки от страха на время прояснилось
в голове. Она ухаживала за Олей, отпаивала чаем с медом.
Мед, малину, дорогие импортные лекарства принесла Маргоша.
После окончания школы они не потерялись. Маргоша продолжала
забегать к Оле в гости, сначала в старую двухкомнатную квартиру, потом в
однокомнатную.
Маргарита не любила терять людей, особенно тех, кого знала с
детства. А к Оле была по-своему привязана, жалела ее, пыталась помочь в трудных
ситуациях. Именно Маргоша нашла профессора-психиатра, когда заболела бабушка
Ива.
– Может ведь, если захочет, – усмехнулась Маргоша, глядя на
энергичную, испуганную Иветту Тихоновну, – ты болей почаще, а то ты ее совсем
распустила.
Когда Оле стало лучше, она забежала еще раз, свежая, румяная
с мороза.
– Тебе надо на воздух. В субботу едем на дачу, кататься на
лыжах.
– Нет, – покачала головой Оля, – у меня нет лыж, я не умею
кататься и вообще никого не хочу видеть.
– А там и не будет никого. Лыжи найдутся, кататься я тебя
научу. Невелика наука. Тебе надо сменить обстановку, подвигаться, подышать. На
тебя ведь смотреть больно.
В субботу ярко светило солнце. От свежего морозного воздуха
у Оли закружилась голова. Маргоша дала ей легчайший, теплый, как печка,
белоснежный канадский пуховик, узорчатые пушистые носочки и варежки из ангоры.
В огромном теплом доме нашлись лыжные ботинки нужного размера, новенькие,
смазанные мастикой лыжи.
