Крепкие и серьезные отношения с Егором Николаевичем
Бариновым сулили много, очень много жизненных радостей. Нельзя упускать такой
шанс. А он упрямо ускользал из Светиных сильных, ловких, профессиональных рук.
Утопив в здравом смысле женские амбиции, ревность и даже
простую природную брезгливость, Света придумала достаточно оригинальный способ
укрепить свои отношения с Егором Николаевичем.
Глава 12
В дверь позвонили; и Оля вздрогнула. Она никого не ждала в
гости, особенно в субботу утром, в половине десятого.
«Опять какая-нибудь бабушкина подружка с хлебушком», –
раздраженно подумала она и, готовясь дать жесткий отпор, подошла к двери,
поглядела в «глазок».
За дверью стояла Маргоша Крестовская. Оля не удивилась и
обрадовалась.
– Прости, что без звонка, у меня через час съемка. Маргоша
чмокнула Ольгу в щеку, скинула туфли, сунула ноги в растоптанные Ольгины
тапочки, бросила свою светлую замшевую куртку на старый облезлый сундук в
прихожей.
Из большой кожаной сумки она вытащила пачку молотого кофе,
сигареты, маленькую упаковку с французским сыром «Камамбер».
– Это для нас, – пояснила она, вываливая дары Ольге в руки,
– отнеси на кухню, свари нам кофейку.
Потом она извлекла из своей бездонной сумки гроздь бананов в
целлофановом мешке, коробку шоколадных конфет, картонную литровую пачку
апельсинового сока.
– Это для Иветты Тихоновны.
– Маргоша, спасибо, ну что ты… Зачем столько всего? –
растерянно и благодарно улыбнулась Ольга.
Но Маргоша уже была в комнате. Послышался скрип кровати, и
скорбный, но очень громкий бабушкин голос запричитал:
– Деточка, спасибо, а мне так плохо сегодня с утра, так
плохо, сердце колет, и вот здесь, в ноге, все время дергает что-то. Я всю ночь
не спала, прямо будто током бьет. Ты не знаешь, что там может дергать? Нерв?
Да, вот именно, нерв. Все время нервничаю. Ты бы поговорила с Олей, она
безобразно себя ведет, совсем меня не кормит и раздражается из-за каждого
пустяка.
– Иветта Тихоновна, у вас самая лучшая внучка в мире, –
серьезно и внушительно ответила Маргоша.
– Да уж, лучшая… Сегодня открыла форточку, я говорю: Оля,
меня знобит. А она отвечает, мол, душно у нас, нельзя жить в такой духоте. А
меня все время знобит. Знаешь, деточка, прямо как будто холодной водой кто-то
обливает, это, наверное, тоже нервы… Ох, какие вкусные конфетки! Где ты купила
такие конфеты? Дай-ка мне очки, я хочу рассмотреть коробку. Они на Олином
столе. Нет, не в ящике, сверху… Сквозь тонкую стенку было слышно, как Маргоша
открывает и закрывает ящик письменного стола.
– А бананы теперь почем? – спросила Иветта Тихоновна с
набитым ртом.
Оля не стала прислушиваться к разговору, вытерла грязный
после бабушкиного завтрака стол, поставила чайник, достала из буфета старую
медную джезву. Прежде чем варить в ней кофе, надо вымыть, снаружи и внутри
толстый слой пыли. Сама Оля кофе почти не пила, не покупала. Дорого.
Наконец Маргоша вышла из комнаты, уселась на табуретку в
кухне и выразительно закатила глаза.
– Да… Коробку шоколада смела в минуту. Ей плохо не станет?
– Ей всегда плохо, – пожала плечами Ольга.
– Может, все-таки положишь ее в больницу? Так невозможно
жить. Ты посмотри на себя, бледная, синяки под глазами.
– На хорошую больницу у меня денег нет, – сказала Ольга,
выключая огонь под джезвой, – а в обычную психушку – это все равно что на
помойку. Не могу.
– А себя на помойку в двадцать три года не жалко? – Маргоша
нервно передернула плечами и закурила.
Ольга молча достала старую фарфоровую пепельницу, оставшуюся
еще от родителей. Сама она никогда не курила, и пепельница стояла в буфете.
– Когда ты в последний раз виделась с Глебом? – спросила Маргоша.
– С Глебом у меня все, – ответила Оля, не поворачивая
головы.
– Давно? – Маргоша удивленно подняла брови.
– Мы расстались пять дней назад.
– Поссорились?
– Нет. Расстались. И давай не будем об этом. Маргоша
молчала, наблюдая, как Оля разливает кофе по некрасивым дешевым чашкам.
– Оля! – послышался голос Иветты Тихоновны из комнаты. –
Зайди ко мне на минуту!
– Прости, я сейчас, – пробормотала Ольга и кинулась к
бабушке.
Оставшись одна, Маргоша глотнула кофе, подошла с чашкой и с
сигаретой к окну. На улице шел дождь. Оля вернулась, молча села за стол.
– Ну что? – сочувственно спросила Маргоша.
– Да ничего, как всегда. Скучно ей. Пожаловалась, что в ноге
стреляет.
– Оль, ты как себя чувствуешь? – внезапно спросила Маргоша.
– Нормально, – пожала плечами Ольга, – а почему ты вдруг
спрашиваешь?
Маргоша поставила чашку на стол, положила дымящуюся сигарету
в пепельницу, подошла к Ольге совсем близко и внимательно посмотрела ей в
глаза.
– Значит, ты решила порвать с Глебом?
– Я же просила, не надо об этом, – Ольга поморщилась, как от
внезапной боли.
– Но ведь ты его любишь, – Маргоша печально покачала
головой, – ведь это первая твоя любовь.
– Он женат.
– Ну и что?
– Ничего. Я не хочу это обсуждать. Все кончилось.
– Да, Оленька. Все кончилось. Мне очень трудно сказать тебе
об этом, я тяну время, но никуда не денешься. – Маргоша глубоко вздохнула и
произнесла:
– Глеба убили. Три дня назад.
– Как это?
Глаза Ольги стали огромными, рука, державшая чашку,
задрожала. Маргоша едва успела отскочить. Горячий кофе едва не пролился на
светло-бежевые Маргошины джинсы.
– В него выстрелили ночью из кустов, во дворе. Они с женой
возвращались из театра, с премьеры.
Лицо Ольги стало белым, Маргоша даже испугалась: сейчас
хлопнется в обморок, и что делать?
– Похороны в понедельник. В десять отпевание в церкви
Преподобного Пимена на Новослободской.
– Да, – проговорила Ольга посиневшими губами, – я поняла… В
понедельник, в десять часов, у Пимена Преподобного… Съемка проходила на
стройплощадке на Миусах. Старый дом реставрировала какая-то турецкая компания.
День был темный, пасмурный. Резкие лучи софитов делали освещение странным,
тревожным, что и требовалось для жуткой сцены перестрелки в пустом
полуразрушенном доме, среди штабелей труб, гор кирпичей и прочих строительных
штук. К щелям между блоками бетонного забора прилипло несколько любопытных
мальчишек. Оттуда хорошо просматривался кусок площадки, фасад дома, подъемный
кран.
