– А как твои съемки? – спросила Жанночка, чтобы снять
опасную тему.
– Нормально, – буркнула Маргоша.
– Слушай, а не противно играть проститутку? Ты все-таки
вживаешься в роль, начинаешь думать и чувствовать, как она. Это ведь пакость
какая!
– Я не вживаюсь, – Маргоша быстрым движением запихнула в рот
крабовую палочку, – я играю, и только. Знаешь, как в детстве в войнушку.
Пах-пах, падай, дурак, ты убит!
– Я в детстве только в куклы играла, – вздохнула Жанночка, –
ну и в классики, в резиночку. А в войну – никогда.
– Ты, наверное, вообще была пай-девочка. И уроки не
прогуливала, и по крышам не лазила.
– Да. И маме помогала, – Жанночка улыбнулась, – я такая была
трусиха, ужас. Я и сейчас трусиха. Мышей боюсь, грозы, плавать не умею. А эта
твоя одноклассница, Оля, она тоже в войну играла?
– Маргоша положила нож, дожевала крабовую палочку и смерила
Жанну насмешливым хитрым взглядом.
– Интересно, кто тебе сказал, что Оля училась со мной в
одном классе?
– Ну, я не помню, кто конкретно сказал. Разве это так важно?
Жанночка принялась колотить молотком по куску мяса,
распластанному на разделочной доске, с такой силой, что запрыгал стол.
– Да, в общем, не важно, – легко согласилась Маргоша. –
Сплетников хватает. А Оля… нет, по крышам она не лазала и в войнушку не играла.
Тихоня была, вроде тебя.
– Она красивая? – быстро спросила Жанночка.
– Очень.
– Я тебя еще хотела спросить, ты извини, конечно, но это
правда, что ты их с Глебом познакомила?
Маргоша не спеша ссыпала нарезанные крабовые палочки в
большую хрустальную салатницу, сполоснула руки, тщательно вытерла их бумажным
полотенцем, отошла к окошку, закурила и, не сводя с Жанночки насмешливых
зеленых глаз, медленно произнесла:
– Я что, похожа на сводницу?
– Честно говоря, я не видела ни одной сводницы, – призналась
Жанночка, – не с кем сравнивать.
Маргоша повернулась к окну, дернула рычаг, что-бы открыть
форточку, и на секунду застыла, глядя во двор.
– А зачем там, интересно, телевизионщики крутятся? –
спросила она задумчиво.
В глубине двора, у песочницы, огородное пугало в
ядовито-лиловом пиджаке размахивало руками перед камерой. Корреспондент держал
микрофон у его рта.
– Как? Они еще здесь?! – Жанночка подскочила к окну. – Катю
ловят, сволочи! Они ведь прямо в квартиру заявились час назад, я выгнала в шею,
даже милицией пригрозила. Нет, стоят, ждут. Чего ждут, спрашивается? Катя с
ними разговаривать не станет, пошлет подальше.
– Это, кажется, Сиволап. Он вчера утром Константина
Ивановича поймал у гаража, чуть до инфаркта не довел. Ты позвони Кате,
предупреди, – посоветовала Маргоша, – а то накинутся, как коршуны, она
растеряется.
– Я не знаю, где она, – быстро сказала Жанночка, отошла от
окна и принялась с новой силой отбивать мясо.
– А сотовый на что? – пожала плечами Маргоша, не отрываясь
от окна. – Давай я позвоню.
– Она свой сотовый дома оставила. – Жанночка вздохнула. – Ни
стыда, ни совести у этого Сиволапа. Только вот зачем ему Бориска понадобился,
не понятно.
– Бориска? Ты знаешь, как зовут этого бомжа? – удивилась
Маргоша. – Очень забавный тип. Они, наверное, со скуки развлекаются. А ты что,
лично знакома с этим чучелом?
– Его здесь все знают. Бориска, помоечник. Видела в глубине
двора двухэтажную развалюху? Этот дом давно собираются сносить, а пока там живет
кто хочет. Вот Бориска и поселился года три назад. Он приставучий, когда
трезвый, – ужас. А выпьет – песни орет ночами.
Маргоша еще несколько минут молча смотрела в окно, сигарета
сгорела до фильтра, она тут же закурила следующую и повернулась к Жанночке.
– Эй, кулинарка, у тебя сейчас получится фарш. Кончай
стучать. Интересно, куда все-таки Катя упорхнула? Завтра похороны, столько дел…
Кстати, о птичках. Вот скажи мне, неужели Катю и правда не волновало, что Глеб
постоянно ей изменял?
Кусок говядины на разделочной доске стал совсем плоским,
почти прозрачным. Жанночка машинально шарахнула молотком в последний раз и
попала себе по пальцу. Она побледнела, сморщилась и тоненько, жалобно
застонала.
– Давай под холодную воду, быстро! – скомандовала Маргоша.
Но Жанночка застыла как вкопанная. Из глаз брызнули слезы.
– Ну, растяпа, – покачала головой Маргоша, загасила сигарету,
подвела Жанночку к раковине, подставила ее палец под струю ледяной воды.
– Сейчас станет легче. Это только в первый момент дико
больно. Расслабься, что ты трясешься? Совсем не можешь боль терпеть?
– Совсем не могу, – прошептала Жанночка, – с детства.
Смотри, ноготь посинел. Теперь долго не пройдет.
– До свадьбы заживет. – Маргоша выключила воду. – Слушай, ты
не ответила, Кате правда было плевать? Или она тоже потихоньку утешалась на
стороне?
Жанночка шмыгнула носом и стала вытирать руки, осторожно
промокая ушибленный палец.
– Маргоша, ты от лука сильно плачешь? – спросила она после
паузы. – Можешь нарезать? А то я рыдаю, как крокодил.
– Хорошо, – вздохнула Маргоша, – лук я порежу. Надо нож
постоянно смачивать холодной водой. Тогда глаза не щиплет.
– Я знаю. Мне не помогает.
– Ты прости, что я пристаю к тебе с ненужными вопросами. –
Маргоша виновато улыбнулась. – Это не мое дело, был у Кати кто-то или нет. Не
хочешь – не говори. Но я не представляю, как можно восемь лет жить с таким…
Ладно, не буду при тебе материться, ты у нас барышня нежная, мата не выносишь.
Ну, в общем, ты меня поняла. Он, между нами, девочками, Катиного мизинца не
стоил. Я права?
– Права, – еле слышно ответила Жанночка.
– Ну вот. Я бы на ее месте либо развелась, либо пустилась во
все тяжкие. Ведь у Кати есть постоянный поклонник, можно сказать, верный паж.
Неужели ни разу не снизошла? Хотя бы из принципа, чтобы не чувствовать себя
идиоткой?
– Маргоша, как ты думаешь, буженину сейчас нарезать или
завтра?
– Завтра. А то заветрится. – Маргоша взглянула на Жанночку и
весело, от души, рассмеялась.
– Ты чего? – растерялась Жанночка.
– Ты зря в детстве не играла в войну, из тебя получился бы
классный партизан. А как поживает ваша телефонная стерва? Или это тоже теперь
военная тайна?
