– Екатерина Филипповна! Два слова! Я ничего не записываю!
Только два слова, для меня лично! Скажите, вы кого-нибудь подозреваете?..
Орлова взглянула на него холодными карими глазами, шагнула в
подъезд и захлопнула дверь у него перед носом. Щелкнул кодовый замок. Сиволап
остался стоять на крыльце.
* * *
– Феликс Эдуардович? Вы?
– Да, Оленька, я. Не удивляйся и дай мне войти. Оля
отступила, пропуская Гришечкина в квартиру. Он быстро захлопнул за собой дверь.
– Оля! Кто там еще пришел? – послышался голос Иветты
Тихоновны из комнаты. – Это ко мне?
– Нет, бабушка. Это не к тебе. – Гришечкин огляделся.
Господи, какая нищета! Какая страшная, безнадежная нищета… – Зачем вы пришли? –
спросила Оля, не поднимая глаз.
– Давай пройдем куда-нибудь. Мне надо с тобой поговорить.
Оля провела его на кухню, молча уселась на табуретку. Она
прятала глаза, избегала его взгляда. Она никого не хотела сейчас видеть, и
меньше всего – Феликса Гришечкина. С нее довольно было на сегодня беседы с этим
вежливым майором. Больше всего на свете ей хотелось остаться одной.
– Как ты себя чувствуешь? – Он притронулся пухлыми влажными
пальцами к ее руке.
Оля отдернула руку, словно ее ударило током, и ничего не
ответила, продолжала сидеть молча, уставившись в одну точку.
– Оленька, где пистолет? – спросил Гришечкин.
– В ящике, – эхом отозвалась она.
– Отдай его мне, Пожалуйста.
– Зачем?
– Его надо выбросить. Он не должен находиться в твоем доме.
К тебе могут прийти с обыском.
– Из милиции? Они уже приходили.
– Как? Когда? – выдохнул Гришечкин и почувствовал, как
взмокла рубашка под пиджаком.
– Только что.
Он немного перевел дух. Значит, обыска еще не было.
– Оля, это очень важно. Скажи мне, кто именно приходил,
сколько их было, о чем с тобой говорили?
– Майор. Фамилию не помню.
– Кузьменко?
– Да, кажется. Он показал удостоверение, я запомнила, что
майор.
– Он был один?
– Да. Он дал мне подписать вот это, – она протянула
повестку.
– Это ничего, Оленька. Ничего страшного. Ты только держись,
девочка. Я знаю, как тебе сейчас тяжело, но ты держись. И слушайся меня. Кроме
меня, тебе сейчас никто не поможет. Ты это понимаешь?
– Мне ничего не нужно.
Она едва ворочала языком. Если бы он знал ее недостаточно
хорошо, то подумал бы, что она под наркотиком. Но какие могут быть наркотики?
Девочка в шоке, в тяжелом шоке. Он пытался найти правильный тон, готовился к
этому разговору уже два дня. Слишком долго готовился. Надо действовать, пока не
поздно.
– Они тебя спрашивали, где ты была в ту ночь?
– Да.
– И что ты ответила?
– Я сказала, что с работы поехала домой.
– Умница, – слабо улыбнулся Гришечкин. Значит, не так все
страшно. Шок не настолько глубокий, если она сообразила, что нельзя говорить
правду. Все поправимо. Все будет хорошо.
– Идите домой, Феликс Эдуардович. Мне надо побыть одной, –
голос ее зазвучал немного уверенней, – завтра похороны, и я должна быть готова.
– Да, я понимаю. Я сейчас уйду. Только отдай мне пистолет.
Ни слова не говоря, она встала, вышла в комнату. Оттуда
послышалось сердитое ворчание старухи, звук выдвигаемого ящика. Через минуту
она вернулась, держа в руках небольшую плоскую шкатулку, оплетенную золотистой
соломкой. Гришечкин открыл ее, заглянул внутрь и тут же закрыл, убрал в свой
кожаный кейс, который стоял у его ног, прислоненный к табуретке.
– Тебе надо отдохнуть. Бабушка даст тебе поспать? – спросил
он, стоя у двери в прихожей.
Она ничего не ответила, молча открыла ему дверь.
Он вышел на лестничную площадку и почувствовал, что рубашка
совершенно мокрая. Даже пиджак промок. Трясло как в лихорадке. Дрожали руки. Он
подумал, что сейчас ему трудно будет вести машину.
– Феликс Эдуардович! Добрый день, – майор Кузьменко широко
улыбнулся и протянул Гришечкину руку, – как удачно, что мы здесь с вами
встретились.
Гришечкин вздрогнул, уставился на майора круглыми, полными
ужаса глазами и, не говоря ни слова, открыл машину.
– Феликс Эдуардович, вы не узнали меня? Нет, он узнал,
отлично узнал. Захлопнул дверцу, не просто захлопнул, а тут же заблокировал,
трясущейся рукой повернул ключ зажигания и нажал на газ. «Тойота» сорвалась с
места. Двое мальчиков лет семи, лениво футболившие консервную банку посреди
двора, едва успели отскочить.
– Псих сумасшедший! – крикнул один из них и покрутил у
виска.
– Действительно, псих! – пробормотал Кузьменко и бросился в
переулок.
Движение в переулке было односторонним. Майор выхватил на
бегу удостоверние, стал голосовать прямо на проезжей части. Машин проезжало
совсем мало. Через минуту при такой скорости «Тойота» выскочит на широкий
проспект. Майор сам толком не мог понять, почему надо непременно догнать
Гришечкина, ведь толстяк все равно никуда не денется. Если он уйдет сейчас,
ничего страшного. А все-таки лучше догнать. Слишком уж странно он повел себя.
Навестил Ольгу Гуськову, пробыл в квартире не больше десяти минут. А ведь о ней
ни слова не сказал, только краснел, бледнел, умолял не касаться личной жизни
убитого шефа. Собственно, именно поэтому майор и решил остаться во дворе,
подождать Гришечкина, изобразить случайную встречу и как бы между прочим
удивиться: мол, вы, оказывается, хорошо знакомы с тайной любовью Глеба
Константиновича? Вот уж не думал… Ну ладно, знаком Гришечкин с Гуськовой. И что
с того? Зачем, спрашивается, ему было удирать?
Перед майором остановился гаишный «Мерседес». Иван запрыгнул
в машину. «Тойоты» уже след простыл, но осталась надежда догнать на проспекте.
Хорошо, что он успел запомнить номер. Гаишники тут же передали его по связи
вместе с приметами машины и фамилией владельца.
Феликс мчался по проспекту, нещадно превышая скорость,
нарушая все правила. Такого с ним еще никогда не было. Сердце вырывалось из
груди, пот тек в глаза.
– Водитель голубой «Тойоты» 349 МЮ, остановитесь! Повторяю,
водитель голубой «Тойоты»… Мимо мелькали машины, сливаясь в сплошное пестрое
месиво. Здесь должен быть перекресток. Да, вот он. Но светофор мигнул, вспыхнул
красный.
