* * *
– Еще молимся о блаженном успении новопреставленного раба
Божия Глеба… – повторял пожилой протодиакон.
Катя не отрываясь глядела на бледный профиль мужа и
старалась осмыслить, что видит его в последний раз. Даже не его, не Глеба, а
просто мертвую оболочку. Но вместо торжественно-печального, смиренного чувства,
которое должно возникнуть от глубокого многоголосья церковного хора, от
сладкого запаха ладана и проникновенных слов заупокойного канона, на Катю вдруг
накатила совершенно неуместная, неприличная злость.
«Глебка, кто же тебя? За что? – думала она. – Да, ты был
ходок, гуляка, ты любил жить взахлеб, без оглядки. Но ты не был мерзавцем, ты
врал по-детски, самоутверждался, гонялся за юбками. Но подлости не сделал
никому. Не важно, разошлись бы мы в итоге или состарились вместе. Грызлись бы,
как глупые собачонки, или стали бы чинной дружной пожилой парой. Важно только
одно – ты должен был жить еще очень долго и умереть своей, естественной
смертью, а не по чьей-то жестокой прихоти. У тебя своровали лет сорок жизни, не
меньше. Наверное, я не смогу успокоиться, пока не узнаю кто. Трудно и страшно
признаваться самой себе, что хочешь отомстить, тем более страшно, когда желание
отплатить злом за зло накатывает в храме, во время заупокойной службы. Я не
могу понять, где кончается острая, жгучая, как кислота, жалость к тебе,
Глебушка, и начинается ненависть к тому, кто выстрелил в тебя из кустов. Они
почему-то похожи, эти два чувства. И то, и другое жжет нестерпимо».
Она скользнула взглядом по лицам людей, стоящих у гроба.
Тетя Надя, очень бледная, с мертвыми, прикрытыми глазами. Почти в обмороке. У
нее убили единственного сына. Дядя Костя – весь в слезах, но лицо свежее,
легкий, уже стариковский румянчик. Что-то в нем появилось от открыточного
Санта-Клауса к старости.
Кате стало неловко. Ну почему она так не любит своего
свекра? Не осуждает, а именно не любит, без всяких разумных объяснений. Маргоши
не видно. Она где-то в глубине, в задних рядах. Она тактично стушевалась, давая
родителям побыть рядом с сыном в последний раз.
Лунек, как всегда, подтянутый, гладкий. Но вместо обычной
кожанки – строгий темно-серый костюм. Лицо напряженное, мрачное, глубокая
морщина между бровей. Наверное, он думает сейчас почти так же, как Катя: «Кто
заказал? Кто выстрелил?» Ему это не все равно. Надо рассказать ему про бомжа
Бориску. Пусть Лунек тоже ищет убийцу своими средствами. И милиции надо
рассказать. Но потом, позже. Не важно, кто найдет убийцу. Главное, чтобы он
получил свое. Он? Или она? Неужели все-таки эта несчастная Оля?
Катя стала искать глазами в толпе лицо, которое никогда не
видела. Но была уверена, что узнает эту женщину с первого взгляда. Нет. В храме
ее не было.
Катя медленно оглядывала толпу. Родственники, знакомые и
полузнакомые лица. Какие-то дальние тетушки, дядюшки – двоюродные, троюродные,
совсем чужие. Сотрудники казино, крупье в черных костюмах, несколько девочек и
мальчиков из стриптиза. Интересно, а где Феликс Гришечкин? Странно, что его
нет. Вероятно, заболел от переживаний. Он очень чувствительный человек.
Катя искала глазами еще одно лицо. Она надеялась, что Света
Петрова все-таки появится в храме. Здесь много общих старых знакомых, друзей
детства, девочек из хоровода, который крутился вокруг Глеба с шестнадцати лет.
Многие изменились, но Катя узнавала каждую. А Светы Петровой не было… В
глубине, в задних рядах, Катя заметила майора Кузьменко. Маргоша в прозрачном
шарфике, накинутом на голову, что-то шептала ему на ухо. Он кивал в ответ.
– Катюша, пора подходить прощаться, – услышала Катя голос
своего папы.
Папа все это время стоял рядом, держал ее за руку. Мама
осталась дома, помогать Жанночке. С кладбища на поминки приедет человек
пятьдесят, не меньше. Среди них будут те, у кого можно узнать что-то о Свете
Петровой. Господи, о чем она сейчас думает? Кончается отпевание. Провожать
человека в последний путь надо со смиренным тихим сердцем, нельзя думать о
плохом, о злом и суетном. Нельзя.
Катя прикоснулась губами к ледяному лбу. На мертвой коже
грим. От этого почему-то особенно больно. Бумажная ленточка с текстом молитвы.
Похоронный венчик. Такая же ленточка оказалась в Катиной подушке. Если бы
чуть-чуть изменилось направление пули, всего на несколько сантиметров, все было
бы наоборот. Сейчас отпевали бы Катю. Возможно, так и было задумано. Но
дрогнула рука. Убийца нервничал, к тому же оказался не слишком метким стрелком.
Экспертиза показала, что Глеб Калашников был убит из
пистолета Макарова, принадлежавшего когда-то капитану пограничных войск Николаю
Гуськову и хранившегося у его дочери. За Олей приехали в понедельник, в семь
часов утра. Одновременно была вызвана психиатрическая перевозка. Иветту
Тихоновну увезли в геронтологическое отделение Института психиатрии им.
Ганнушкина.
Выяснилось, что сосед с восьмого этажа, выгуливая собаку в
ночь с четвертого на пятое сентября, видел Ольгу, которая возвращалась домой
вовсе не в одиннадцать, а в половине второго.
– Конечно, это я его убила, – тусклым голосом повторяла
Ольга, сидя в кабинете следователя Евгения Чернова.
– То есть вы признаетесь в убийстве Калашникова Глеба
Константиновича? – спрашивал Чернов.
– Я отреклась от него, и он умер. Я больше не хотела его
любить. Когда человека никто не любит, он умирает.
– Но, кроме вас, простите, у него были родители, жена. Вы
исключаете, что они его тоже любили?
– Его отец любит только себя. Мать? Да, пожалуй. Я о ней
почти ничего не знаю. Но материнская любовь эгоистична. Это животная любовь к
своей плоти. Что касается жены – о ней лучше не говорить. К Глебу она не испытывала
вообще никаких чувств. Ей нужен только ее балет. Глеб жил греховно и грязно. Но
его хранила моя любовь. Поэтому я виновата в его смерти. Только я. Меня и
судите.
– Кого судить – покажет следствие, – буркнул Чернов и
положил перед Ольгой на стол маленький «ПМ». – Это ваш пистолет?
– Мой.
– Вы когда-нибудь стреляли из него?
– Нет.
– Ольга Николаевна, давайте все по порядку. Где вы
находились в ночь с четвертого на пятое сентября?
– Я несколько вечеров подряд приезжала туда, на проспект
Мира. Но не подходила к дому.
– То есть в ночь с четвертого на пятое вы отправились с
работы не домой, а на проспект Мира, однако утверждаете, что к дому, в котором
жил убитый, не подошли?
– Не подошла.
– Вы помните ваш маршрут? Вы вышли из метро и куда
направились?
– К Безбожному переулку.
– Мещанские улицы находятся на другой стороне проспекта, –
задумчиво произнес Чернов, – почему вы пошли к Безбожному переулку?
